кто тебя покормит, господи! Они, что ли? Они в баню мужиков с бабами ведут, а ты на жалость рассчитываешь?
Я устраиваюсь в сене поудобней. Зарываю замерзшие пятки в пыльную траву. Вздыхаю:
– Им силу рабочую терять невыгодно. Ты немецкий-то знаешь?
– Немецкий? Отчего ж не знать-то?
– Значит, понял, что они говорили. Тот, что с папиросой, запретил нас убивать. Говорит, если надо будет – сам пришибу, а ты не лезь, чтоб все не передохли. Они нас ценят.
– Ценят!
– Ценят. Как лошадей. Мы с папкой лошадей разводили. Они – рабочая сила. Животные, это правда. Но мы их ценим. Без них ни огород вспахать, ни картошку окучить, да и чуть надо куда – сразу коня запрягаем.
– Нас с конями ровняешь? Молодец ты. Еще фразу про кнут скажи немчурскую, чего мелочиться-то?
Я прокашливаюсь. Тру щеки.
– А чем тебе сравнение с конями не по нраву? Или считаешь, что таких благородных животных недостоин?
Он смотрит на меня. Долго смотрит, нахмурясь, но ничего не отвечает.
А я уже не могу спать. Ворочаюсь в сене и сдавливаю от голода живот. Мне б ремень, чтоб затянуть! Ладно, в баню пойду, там хотя бы вода есть… А с едой как быть? Хоть бы накормили… хоть бы накормили…
Дверь вдруг с деревянным визгом отворяется. Не ожидала, что так быстро управятся! Но…
На этот раз мы видим женщину в форме. Немного полноватая, но внешностью красивая. Круглолицая такая, блондинка. Чем-то на мамку даже похожа, но мамка потолще будет…
– Прошу пятерых человек подойти сюда и следовать за мной, – почти на чистейшем русском говорит она, а я поражаюсь блестящему знанию языка.
Вскакиваю и подлетаю к ней. Ее мягкий голос и хоть какое-то уважение к нам невероятно располагают к себе…
– Хочешь идти? – почему-то удивляется она. – Хорошо.
– А что-то не так? – осторожно уточняю я на всякий случай.
– Разве я сказала, что что-то не так? Просто в таком случае пусть подойдут ко мне исключительно женщины.
Я сначала не понимаю ее. Потом мотаю головой и протягиваю:
– Постойте… Погодите! Почему?
– А ты хочешь мыться с мужчинами?
– Я – нет! Но нам сказали…
– Может, ты не будешь доносить до меня то, что я и так прекрасно знаю? Здесь у каждого свой подход к рабочей силе. Это нельзя понять, это просто нужно запомнить. Я считаю, что женщина, любая женщина, и русская в том числе, имеет право на сохранение собственного достоинства.
Я прищуриваюсь. Медленно тянусь к молнии на платье сзади, но и тут она меня останавливает:
– Одежду снимите в бане. И поживее, у нас не так много времени, и комендант за этим тщательно следит!
– Как вас зовут? – вдруг тихо протягиваю я.
Немка медлит секунду, но сурово отвечает:
– Я думаю, об этом вам обязательно расскажут.
– И все-таки?
– Марлин Эбнер, вторая надзирательница женского барака.
«И как же тебя взяли в надзирательницы?», – успеваю подумать я и плетусь за ней