герой, искусный ведьмак нам в помощь. Не разглядел…
– Что не разглядел? – бежал Олег за ним и пытался в глаза глянуть. – Да скажите вы нормально, что не так-то со мной?
– Не зря говорят – старый, что малый, – бубнил старик своё, и печаль такая в голосе его слышалась, что за сердце брало. – Старый, негожий. Не дай бог никому дожить до такого. Чтобы дочечка твоя, дочечка любимая, ласточка синеглазая в дальней стороне одна мыкалась, а ты ночей не спал да плакал, что помочь ей никак не можешь, ничем не утешишь…
– Вы о Любе, говорите, да? – ахнул Олег с испугом и остановился.
– И как же не плакать, – причитал Сивоус, будто не слышал, – когда сам отправил. Сам своими руками благословил, от беды спасаючи, а сам в большую беду и отправил, как есть, девочку свою.
– Вы – папа Любы, да? – сообразил Олег и побежал за ним, перескакивая через ступеньку.
Следом за Сивоусом Олег выскочил на круглую площадку, прикрытую от ветра каменными зубцами с бойницами. Над головой его на тонком древке трепетал вымпел, зелёное с малиновым полотнище, то разворачивая, то сминая лик Христа Спасителя. Олег вдруг понял, что находится на вершине башни, и от страха закружилась голова, дрогнули колени.
– Дядька я её, – проговорил Сивоус, подойдя к бойнице, указал рукой вниз, – как и они все. Папки и мамки её. Бабки и дедки. Братья и сестры.
Олег приблизился с замиранием сердца, ступая осторожно, будто башня могла вот-вот подломиться и опрокинуться. Глянул в узкую бойницу. На площади под башней собрался народ. Мужчины в кафтанах и полушубках, вооруженные ружьями или пиками, саблями и бердышами. Женщины с детьми, седобородые старики и старухи в платках. Горели костры, тут и кашеварили, тут же кто и спал, кто ел, а кто оружие чинил. Жужжала толпа невнятным говором, скрипели ремни, постукивали звонко наковальнями кузницы. С площади разбегались в город узкие улочки. Дома, кое-где прикрытые целыми ещё соломенными крышами, но большей частью с прорехами в небо, черные, погорелые от пушечных бомбардировок, чадили едва заметно. И в гаревом дыму этом гордо держала зелёный купол колоколенка. Олег глядел на неё в тяжелом чувстве узнавания и не мог отделаться от уверенности, что уже стоял так вот, и глядел с высоты на эту зеленоголовую белокаменную церковь.
А Сивоус продолжал глухо:
– Все они, как и я, за неё умереть рады, за нашу дочечку. И она за нас. Сказывал Васька-юродивый – придет ворог лютый город жечь, а ключом к городу будет княжна наша Любава. Как услышала она, что люду всему через неё погибель приключится, решила наша ласточка улететь далёко-далёко, где не сыщут её, уйти темными протоками в неведомое. Только чтобы нас всех, бедных, спасти. Деток малых и старух пожалела, а себя пожертвовала.
Сивоус, склонив голову, прошел к другой стене и усы его седые качал ветер:
– Гляди да не отворачивайся.
Едва сдерживая подступившую вдруг тошноту, Олег украдкой глянул через плечо старика за зубцы крепостной стены.
То, что он увидел, оглушило его, словно удар молотом. И он разом сообразил, где находился. У бойницы Николиной