головой, поэтому Сесил прошел мимо нее и опустился на низкий табурет рядом с королевской кроватью, испытывая легкую боль в горбатой спине.
– Ваше величество.
– Мой пигмей… – прохрипела королева.
Она вот уже пятые сутки отказывалась от еды.
– Я попробовал бульон. Если позволите заметить, он столь же хорош, как и все, что вам когда-либо случалось отведать.
Елизавета закрыла глаза. Она так исхудала, что кости можно было разглядеть под тонкой кожей рук; в этой женщине, с точки зрения Сесила, не осталось ничего величественного, ничего царственного или прекрасного, подобающего владычице, и все-таки, сидя рядом, он ощущал внутри искорку былого трепета, который испытывал в детстве, наблюдая из темного уголка за отцом, поддерживающим ее власть на пике могущества с усердием садовника в пышно цветущем саду. Он увидел, как Елизавета погружается в дрему, потер ноющее плечо и стал ждать, когда она проснется.
И ее величество открыла глаза. Сесил вновь принялся настаивать на том, чтобы она поела, но Елизавета прошептала:
– Я получила такие чудесные сведения. Из-за границы.
Она ждала, хотела, чтобы он спросил, в чем дело – даже в нынешних условиях пыталась распалить в нем интерес.
– Мадам?
Она слабо улыбнулась и объявила:
– Я жду ребенка.
Сесил склонил голову и снова попытался поднести чашу к губам своего монарха.
– Англия,– провозгласила она, затем отвернулась.
Возможно, ребенка следовало назвать Англией; возможно, она носила в своем древнем и девственном чреве всю нацию. Вероятно, подумал Сесил, королева нарочно изъясняется поэтично или завуалированно: она, измученная голодом и болезнью, готова наконец-то обсудить давний, мучительный вопрос о своем преемнике. Поздновато.
У двери Сесил спросил, часто ли королева высказывала эту фантастическую идею.
– Она пару раз говорила что-то подобное,– призналась камеристка.
И поэтому государственный секретарь попросил даму со всей возможной любезностью, чтобы она никому ничего не пересказывала, но даже для его собственных ушей слова прозвучали как угроза. Он желал иного – желал, чтобы его голос звучал плавно и чарующе, чтобы его лицо вызывало привязанность и доверие. Жизнь стала бы гораздо проще, если бы он не выглядел так, словно постоянно строит козни, собирается что-то потребовать, возразить или пригрозить. Но этот навык его тело тоже не желало приобретать.
2
Даже подобие угрозы не помогло замкнуть рты, уши или двери, ибо на следующий день в приемной Сесила обнаружился не кто иной, как Джеффри Беллок собственной великанской персоной: дождавшись появления государственного секретаря, он попросил выделить немного времени, причем не стал утруждать себя вежливостью.
– Пока не родилось королевское дитя, сэр,– тихо сказал Беллок, когда Сесил попытался от него отделаться, и поэтому Сесил, пряча страх, открыл незваному гостю дверь, предупредив, что у него в распоряжении лишь несколько быстротечных минут.
В самом кабинете Сесил носом указал Беллоку на складной