во влюбленных, ловя каждое их движение.
Тут парень ласково провел ладонью по светлым волосам своей подруги и, покраснев, спросил:
– Солнышко, а хочешь, я тебя… ну, это… в парикмахерскую свожу? А? Хочешь?
Девушка кокетливо рассмеялась, тряхнула искрящимися в закатных лучах волосами.
– А тебе чего, Петь, моя прическа не нравится?
– Да нет, что ты… – смутился еще сильнее незадачливый кавалер. – Просто сейчас, вроде, короткие стрижки в моде, мне сеструха говорила. Вот я и подумал… Может, ты хочешь… Сеструхе вот мамка не разрешает, говорит, это все дурацкие заграничные штучки. Косы все плести заставляет, как детсадовку какую.
Девушка вдруг остановилась, повертела в пальцах надоевшие, вечно мешающие и путающиеся пряди, которые и ее заставляли укладывать в косы, и решительно, по-бунтарски, кивнула:
– А давай! Пусть маманя чуток побесится, ей полезно. Новая прическа как раз к джинсам, которые я кое-как у отца выпросила, очень подойдет.
Парень просиял, обнял девушку за плечи и повел в сторону парикмахерской, что находилась в паре домов.
А Лидия осталась стоять столбом посреди медленно погружающейся во мрак аллеи. Пальцы ее нервно теребили кончик толстой аккуратной косы.
Дома она долго изучала свое отражение в зеркале. То распускала, то вновь сплетала красивые каштановые локоны. С самого раннего детства носила она косу, и никогда ей в голову не приходило расстаться с ней или сменить прическу. И везде: в школе, в институте, на работе – все считали ее тем, чем стоит гордиться. Или просто лицемерили?..
– Советская девочка и косички, – говорила когда-то давным-давно, кажется, в другой жизни, ее мать, – это как вишенки и веточка. Вроде бы и без веточки ягода другой не становится, и все-таки, без нее вишню и не нарисуешь. Что выйдет-то? То ли клюква, то ли брусника. Другое дело – с веточкой! Давай заплету.
И в комсомоле Лиду всегда ставили другим девушкам в пример как самую аккуратную, чем она тихо гордилась. А что теперь? Все ее непримерные ровесницы давно замужем, детей воспитывают, а она, комсомолка, спортсменка и уже начавшая отцветать красавица, бродит по вечерним улицам и завидует чужому счастью.
Лида расплакалась. Сильно, до боли, до тошноты и темных пятен в глазах. Впервые за долгие годы. Рядом ведь все равно только не менее несчастное отражение в зеркале. Успокоилась лишь тогда, когда виски вспорола острая вспышка.
Решение пришло само собой. Лида, стиснув зубы, вытащила из ящика стола большие ножницы. Лезвия хищно блеснули в свете лампы, жадно клацнули. Женщина зажмурилась и жалобно пискнула, когда по ее спине скользнула вниз, по-змеиному изогнувшись, отделившаяся от головы коса. Слушая свое частое прерывистое дыхание, Лида так и стояла перед зеркалом, не открывая глаз и вцепившись в повлажневшие колечки ножниц и будто ожидая чего-то. Но все было по-прежнему. Мир не рухнул. И ощущения не изменились. И Лида, наконец, разлепила склеенные подсохшими слезами