и, что гораздо важнее, накладным с разных точек зрения – как временных, так и душевных. Иметь дело с предметом под названием «Литература» было проще, чем ждать, когда какого-нибудь Пьера или Рахметова полюбит тот или иной ученик. Собственно, зачем на чувства к вымышленным персонажам тратить свои душевные силы, она тоже не понимала.
Тех, кто своим горящим взором бросал вызов стандартной советской школе, новой учительнице было недостаточно. Она начала активно вступать в обсуждение школьных дел, а также деток, внуков, кошек и разведения кактусов со «старой гвардией», чей настрой на соблюдение правил ей был внутренне близок. Ирина Евгеньевна разделяла полностью их взгляды на четкость и бессюрпризность образовательного процесса. Скоро она стала там своей, а умение слушать, немного наклонив голову набок, как попугай на жердочке, прибавляло ощущение сопереживания. Все это сделало ее незаменимой в кулуарах, на чаепитиях и при рассматривании обновок в гардеробе.
Единственное, что не сильно ее занимало, – это сами уроки, которые были для нее поденной работой, такой, как и любая другая, а также дети, которым положено сидеть и слушать. Вот тут и прятался подвох, настоящая засада: дети в этой школе тоже были иными. Ирина Евгеньевна это быстро поняла. Сильно менять свои принципы и привычки она не собиралась и не могла при всем желании, но некоторые шаги во имя будущего и собственного спокойствия все же сделать пришлось.
В общении с детьми, а ей сразу перепали пятые классы, она придерживалась строгости и учебника. Уроки ее не занимали, а вот ее умение видеть психологические конфликты, во многом благодаря собственному опыту, сразу помогло ей выделить из среды учеников тех, кто был обижен, или пришел грустным после семейных криков, или завидовал соседу, или страдал из-за неразделенной первой влюбленности… Ирина Евгеньевна была готова понимать и сопереживать. И ребенок после уроков выкладывал ей все, что лежало на сердце тяжелым камнем несправедливости или небольшим, но острым камешком огорчения. Так рождалась детская преданность или, по меньшей мере, благодарность. Ирина Евгеньевна после таких минут задушевности и оказанной срочной душевной помощи выходила из школы, наполненная сиянием, которое горело в ней до самого дома, в течение целого часа постоянно людного и такого утомительного метро.
Дома она могла вдруг вспомнить историю девочки, переживающей из-за развода родителей, и за чаем поделиться с мужем. В ее рассказе, не без умысла, как красной ручкой, подчеркивалось самое важное: безответственность взрослых и страдание невинных деток. Пусть муж задумается. Правда, чаще всего она умело и практично оставляла школьные дела где-то там, за дверью квартиры.
Теперь, вступая в новый учебный год, Ирина Евгеньевна планировала расширить орбиту своего орлиного парения, свой круг общения. Она поглядывала, не подавая вида, на еще не охваченную территорию, где царили независимые