приоткрыть горизонты нарисованного на школьной доске иного будущего, заглянуть в душу, потискать ее и потрепать. Потом, правда, надо не забыть мягко положить руку на плечо и тихо сказать: дружок, ты же понимаешь, что этого и вот этого, а также немного из того, о чем мы говорили вчера, не стоит писать в сочинении… С разницей буквально в пару уроков Павлик Морозов герой становился Павликом Морозовым предателем. А после оба взирали на учеников двуликим Янусом, который тянул к подросткам, зазевавшимся в коридорах гуманизма, щупальца то ли помощи, то ли искушения, то ли революционной стойкости, то ли того, от чего сложно отказаться.
Директор старался изо всех сил сделать из рядовой школы необычную. Потом, устрашившись того, что сотворил, пытался вернуть ее к обычности, которая была ей явно мала. Он прекрасно видел разнообразие и преподавателей, и детей. Школа была, безусловно, живым организмом, который нужно было растить, как ребенка, ухаживать, как за нежными, капризными цветами, а порой принимать не самые популярные решения.
Каждый преподаватель поднимался на правый косогор за чем-то своим, что не всегда исчислялось суммой полученной зарплаты. Собственно, и зарплата-то была не сильно объемной, так, «на поддержание штанов», как любили шутить на учительской «Камчатке». Были те, кто ничем не выдавал своих интересов, добротно и спокойно отрабатывая уроки. Никаких всплесков и волн они не вызывали, но и проблем не создавали. Другие горели и зажигали своих учеников. Третьи пришли в школу из любви к детям, считая себя ответственными за них перед какими-то высшими силами.
Так один из преподавателей словесности в старших классах, Ида Иосифовна, была предана своим ученикам беззаветно, они были для нее прекрасным божеством. Они – их внутренний мир и их души – были целью всего, что она делала. Уроки были построены так, чтобы самый сложный предмет, самые непонятные парадигмы поступков «лишних» людей и поиски смысла жизни становились ясными и любимыми. Она как будто доставала с неба яркие звезды, делала из этого неземного материала красочные игрушки и дарила их своим единомышленникам.
ИИ, как звали ее между собой и дети, и коллеги, никогда не повышала голоса, никогда не позволяла себе едких замечаний. Тот, кто посмел хоть раз в ее присутствии унизить товарища или высмеять, не мог уйти домой без серьезного разговора с глазу на глаз. О чем они там говорили за плотно закрытыми дверями, оставалось тайной. Чаще всего ученик себе такого впредь не позволял. И никто не задавал вопросов – все знали, что такое конфиденциальность, хотя и произнести это слово могли далеко не с первой попытки.
При этом любовь к детям и почти материнская забота ИИ имели грани, твердые, как у алмаза, сверкающие высоким мастерством преподавания и глубиной интеллекта. Без внешних признаков железной дисциплины ей удавалось добиваться полного внимания, добровольного подчинения и прекрасных результатов.