вышел из сада и в лучах нового дня отправился обратно к ресторану. Его ждала треска: в морщинках ладони собрались крупинки соли. В воздухе тихо звучала мелодия, эхо которой уносилось к морю. Три радиостанции исполняли национальный гимн одна за другой, с запозданием в пару секунд.
Он слушал радио только по необходимости, но отвлечься от него было трудновато. Радиоприемник имелся в каждом доме, и на каждом углу, без умолку передавая музыку и сообщая островные сплетни; бодрые, но малоинтересные интервью с местными музыкантами; назойливые до безумия беседы с правительственными чиновниками, славословия богам за урожайный год и песнопения храмового хора. Люди с радио и его не раз пытались заманить в студию, но на все их приглашения неизменно отвечал отказом, опасаясь, что они сведут беседу к рецептам его блюд да к вопросам, что его вдохновляет. И как прикажете на все это отвечать?
Он понимал, что ему не хватает терпения. Люди же старались быть честными и смелыми. Они обращались к нему, чтобы пожаловаться на свои вечные невзгоды. Старики звонили, чтобы похвастаться умненькими внуками. У этого мальца язык подвешен, ты только его послушай! Сказанные им двадцать слов стоят не меньше дюжины яиц! Свежих, понял? Свежих! Но все дискуссии неизбежно заканчивались ничем. Он заранее чувствовал, что разговор увядает, – когда речь заходила о фантазиях, притворяющихся фактами.
Тяга к спорам была у его народа в крови, в его истории. Лучше бы они имели склонность к чему-то другому.
Попишо
О эти острова,
любимые всегда
и навсегда…
Он вошел в кухню и опустил руки на рыбу. Под его чистыми пальцами соль слепилась в толстый слой, струилась по запястьям и падала на рыбье брюшко. Он прикрыл глаза. Многовато соли, надо сосредоточиться, уменьшить соляную струйку. Не надо торопиться. Он положит на рыбью плоть плоский камень и оставит под гнетом на солнце на ветру позади ресторана.
Он покрыл солью весь бок трески. Он солил рыбу так, как это делали его предки, чтобы сохранить скудный запас белка. Крупицы соли падали с его ладоней, покрывая белым слоем рабочий стол, сыпались на пол, отчего он тоже становился белым, и на его босые ноги. Он перевернул рыбину.
Позади раздался треск.
Что-то треснуло и хрустнуло.
У него на шее вздыбились волоски.
– Завьер?
Хлюпающий звук, точно кто-то, тряся грудями, на животе полз по полу.
– О Завьер, погляди на меня!
Он резко развернулся, сжав покрытые солью кулаки, сгорбившись и тяжело дыша. Рыба скользнула по столу и, едва не перевалившись через край, замерла, чуть покачиваясь. Он жадно глотнул воздуху и громко икнул.
Пустая кухня отозвалась глухим эхом.
Босыми подошвами он ощущал, как холодный камень нагревался под лучами солнца, которое к полудню будет жарить вовсю.
Завьер Редчуз сел на пол посреди кухни, закрыл глаза и бессильно опустил руки.
По жене он совсем не скучал. А думал о ней часто. Но это же не одно и то же.
Все