приехала, бедная! Гм… не знаю уж, не больна ли… Теперь спит… Ну, может быть, встала уж, пока я здесь. Пойду… А вам что-то такое причитается… Или что там такое?.. Вот в штабе узнаете… Командировка какая-то.
– А-а! Это бы неплохо – командировку куда-нибудь.
– А, разумеется! Что же на одном месте торчать!
– Я бы не прочь… в Москву, например… или в Питер, – оживился Ливенцев. – Только кому бы понадежнее мне посты передать? – вспомнил он Миткалева.
– Посты передать? Кому? Зачем?
– Да ведь раз командировка, то, само собою…
– Куда командировка? Да нет, это совсем не вам командировка, это тот, как его, капитан этот… Урфалов в командировку едет… А вам… не помню, телефоны какие-то, кажется, получать.
– Вот как! Телефоном посты мои связаны будут? Это чудесно!
– Да нет же, что вы – телефоны! Не телефоны совсем, постойте!.. Вам еще что-то такое…
– Если что-нибудь ужасное – забудьте, пожалуйста, – посоветовал, улыбнувшись, Ливенцев.
– Я и так забыл… Гм… Ну, идите в канцелярию, там вам скажут. А я уж к жене… Она ведь ненадолго приехала. Скоро опять ей, бедной, ехать в вагоне… До свиданья!
Ливенцев пошел, думая, что еще такое новое могло ожидать его в штабе дружины, когда услышал сзади себя:
– Эй! Красавец!.. Стойте-ка!
Оглянулся. Полетика, приставив руки рупором ко рту, кричал:
– Вспомнил я! Деньги вам добавочные кормовые получать! Там, у заведующего хозяйством! Для нижних чинов!
– Понял! – крикнул в ответ Ливенцев, взял под козырек и пошел туда, где уж ничего загадочного не было: ни командировки, ни телефона, ни чего-нибудь такого еще, но неприятно было, что деньги получать почему-то не у казначея, а у самого Генкеля.
Впрочем, он думал, что это только такой оборот речи: говорится – «у заведующего хозяйством», а получается – «у казначея».
Зауряд-чиновник из мариупольских греков Аврамиди, прозванный Ливенцевым за огромный нос зауряд-Багратионом, был всегда почтителен к офицерам и точен в своих расчетах. У него была особенность: он говорил очень тихо, «по секрету», и совершенно без нажимов на то или иное слово. Лицо у него было белое, сытое, но черные маслины-глаза глядели всегда грустно, отчего печальным казался даже и его не по лицу дюжий нос. И даже совсем новенькие кредитки как-то очень печально, как осенние листья осин, шелестели под его белыми пальцами. Так же шелестели они и теперь, когда он отсчитывал их Ливенцеву как основные кормовые деньги, но насчет добавочных он сказал по-своему монотонно и тихо:
– Мне ничего не известно. Никаких приказов по поводу этого я не получал.
– А может, командир наш, по обыкновению, что-то такое напутал? – спросил Ливенцев.
Аврамиди развел политично-неопределенно руками и вздохнул протяжно одним только носом, похожим на хобот тапира. Но писарь-«приказист» Гладышев, с лунообразным веселым лицом, подойдя к ним, сказал:
– При мне было. Заведующий хозяйством сам говорил: «Надо выдать добавочные кормовые тем, которые