дружины имеет такое право, а не вы! – кричал Ливенцев.
– Я заменяю командира дружины в его отсутствии! Я!.. Вы арестованы! Ни с места!
И, крича это, Генкель метался по канцелярии, с бумагами в левой руке, как-то полусогнувшись и растопыря зад. Ливенцев, следя за ним, прежде всего был удивлен тем, что он мечется так совершенно впустую, непостижимо зачем, поэтому он ничего не отвечал уже Генкелю; казалось ему, что этого багрового сейчас вот разобьет паралич, и он уже начал заранее обвинять себя в его преждевременной смерти, но Генкель закричал вдруг писарям:
– Шашку мою сюда!
Этот грозный окрик заставил Ливенцева положить руку на эфес своей шашки и приготовиться мгновенно выхватить ее из ножен в случае нападения.
Писаря шумно кинулись вперебой снимать с вешалки шашку Генкеля и помогать ему подсовывать под погон и застегивать ремни портупеи, а Генкель кричал так же неистово-командно:
– Шинель!
Ливенцев стоял и смотрел, теперь уж совершенно не понимая, что намерен предпринять Генкель.
– Фу-раж-ку! – прохрипел тот, когда помогли ему писаря натянуть шинель.
И, укрепив фуражку на голубой голове, обернулся он к Ливенцеву:
– Теперь пойдемте!
– Ку-да это «пойдемте»? – очень удивился Ливенцев.
– Куда? Вы хотите знать, куда?.. К командиру бригады!
– Зачем это к командиру бригады?
– Зачем?.. Затем, чтобы он вам объяснил… внушил вам!.. Извольте идти со мной! Вы арестованы!
– Я нисколько не арестован! Вы мне не начальник, чтобы меня арестовать! И порете вы ерунду и чушь! – закричал Ливенцев. – Но к командиру бригады я все-таки пойду, чтобы спросить его наконец, знает ли он, что вы из себя представляете!
– Спросите, спросите! Он вам скажет! Он ска-ажет! – выдохнул каким-то шипом змеиным Генкель и выскочил в дверь.
Перед тем как выйти следом за ним, Ливенцев оглянулся на писарей и увидел, какие у них у всех, и у зауряд-Багратиона тоже, ошеломленные лица. И при виде этого общего ошеломления он, если бы даже и захотел, никак не мог подавить своей обычной, неизвестно где таившейся, но теперь внезапно раздвинувшей ему губы спокойно-веселой улыбки. И, выйдя из штаба дружины, он пошел действительно следом за тушей Генкеля, решив, что если тот без него побывает у Баснина, то может наговорить на него такого, что способен наговорить только бывший жандарм.
Но надо было идти вместе с ним довольно далеко: и по длинному двору казарм до ворот, и потом пустым полем до остановки трамвая. И вот при этом случилось то, чего никак не ожидал Ливенцев: они, не говорившие друг с другом месяц, разговорились. Это было удивительно, но это было так, и всякий, кто их встретил бы, мог подумать, что вот идут два офицера одной, судя по погонам, части и мирно беседуют. Эта беседа была начата все-таки Генкелем, который подавленно как-то вдруг сказал:
– При писарях… при нижних чинах… разыграли вы такую историю, что… я даже не знаю, чем это для вас может окончиться. Вот командир бригады пусть решит…
– При писарях… при нижних чинах… –