роскошно, чем со вкусом. Пожаловавшись на усталость, тетушка приказала немедленно подать ужин и заявила, расположившись на просторной оттоманке:
– Как я рада вернуться домой и увидеть вокруг собственных слуг! Ненавижу путешествия, хотя и надо бы их любить, ведь чем дольше отсутствие, тем приятнее возвращение. Почему ты молчишь, дитя? Что беспокоит тебя сейчас?
Эмили думала о родном доме и болезненно воспринимала высокомерие и тщеславие тетушки, но сдержала слезы и скрыла сердечную боль за улыбкой.
«Неужели это родная сестра отца?» – подумала она в недоумении, но тут же постаралась смягчить неприятное впечатление и по возможности умилостивить тетушку. Старания не прошли даром: Эмили внимательно выслушала рассказ мадам Шерон о ее великолепном замке, о многочисленных гостях и веселых праздниках; также тетушка поведала о том, чего ожидает от племянницы, чья скромность ею воспринималась как гордость и невежество – качества, достойные порицания. Тетушка не понимала людей, которые боятся довериться собственным силам и, обладая здравым умом, верят, что любой другой человек судит еще более критично, поэтому боятся осуждения и ищут убежища во мраке молчания. Эмили часто краснела, когда видела в обществе восхищение наглыми манерами и слышала аплодисменты в адрес блестящего ничтожества: это вовсе не поощряло ее к подражанию, а, напротив, склоняло к сдержанности и осторожности.
Мадам Шерон воспринимала скромность племянницы едва ли не с презрением и пыталась сломать ее многочисленными упреками.
Ужин прервал как самодовольные рассуждения хозяйки, так и болезненные впечатления гостьи. Трапеза состояла из множества блюд и сопровождалась большим количеством слуг. Затем мадам Шерон удалилась в свои покои, а одна из горничных проводила Эмили в отведенную ей комнату. Поднявшись по парадной лестнице и пройдя по нескольким галереям, они оказались на черной лестнице, ведущей в короткий коридор в дальней части замка. Здесь служанка открыла одну из дверей и показала мадемуазель ее спальню. Наконец-то оставшись в одиночестве, Эмили вновь дала волю слезам.
Те, кто по собственному опыту знает, как привязывается сердце даже к неодушевленным предметам, как неохотно с ними расстается, как радостно, словно добрых друзей, встречает их после разлуки, поймут печальное одиночество Эмили, вырванной из родного дома и брошенной в обстановку, чуждую не только своей новизной. Единственным родным существом и другом оказался верный Маншон: пес устроился рядом и принялся лизать ей руку.
– Ах, милый Маншон! – сквозь слезы воскликнула Эмили. – Только ты один меня любишь!
Через некоторое время мысли ее обратились к отцовским напутствиям. Вспомнилось, как часто он осуждал то, что называл бесполезным горем, как часто подчеркивал необходимость выдержки и терпения, убеждая, что сила духа укрепляется стараниями побороть горе до тех пор, пока окончательно не победит скорбь. Эти воспоминания осушили