почему-то развеселило короля, заставило усмехнуться той самой усмешкой, с которой он рассуждал об интеллекте говорящих с Бездной, рифмованных пророчествах на три строфы и прочих невероятных вещах.
Тамлин положил на стол то, что недавно было славной ювелирной заготовкой, и сменил парадную одежду на воинский костюм. Бережно снял со стены в мастерской охотничий лук, провел ладонью по древку.
На одном из плеч было вырезано имя владельца, последняя буква обрывалась книзу глубокой бороздой. Тамлин провел пальцем по этой борозде с таким наслаждением, как будто она была самой большой ценностью в его королевстве. После чего закинул лук за спину, подхватил колчан со стрелами и вышел вон.
Ускользнуть из дворца незамеченным в эту ночь было проще простого.
Тамлин затянул капюшон, поднял воротник, опустил на скулы линзу-омматиду и в таком виде стал неотличим от безликих воинов, что отправлялись нести вахту на рубежи внешней Сферы.
Официальное торжество подошло к концу, но неофициальная его часть только начиналась. Дворец был полон веселящихся элле. Радость чувствовать себя живыми, в очередной раз перехитрившими смерть наполняла их ликованием. Все они светились золотыми отблесками счастья, а омматида выводила на фасетку сообщение о зашкаливающем уровне дофамина. На идущего мимо воина в полной экипировке они не обращали внимания.
Но были и те, кто провожал Тамлина тревожным взглядом. Они в одиночестве ютились на балкончиках и флигельках, напевая печальные песни или оплакивая погибших, и видели жизнь совсем в другом свете – пропитанной болью как плодородная почва питательными веществами.
Король был с ними солидарен. По необъяснимому капризу эволюции страдание оказалось ее неотъемлемой частью, а живое отличалось от неживого способностью испытывать и причинять боль. Хищник поедал жертву заживо, рвал на куски трепещущее тело, иначе вынужден был долго и мучительно умирать от голода. Самцы, одержимые соперничеством, наносили друг другу смертельные раны, а самка в голодное время могла полакомиться кем-то из своих детенышей, чтобы выкормить остальных.
Такое положение вещей, нормальное для природы, совсем не казалось Тамлину благостным. И уж подавно не было похоже на вселенскую гармонию, о которой любили твердить хранители. А бессмертие не приносило облегчения. Чувство времени притуплялось, поэтому каждая рана была свежей, каждая потеря – невыносимой.
Пришлось взять чужую лошадь, чтобы избежать расспросов. Тамлин проверил крепление колчана со стрелами, вскочил в седло и выехал на северо-запад. Ехать по главной дороге было рискованно, и король взял немного левее. Конь зацокал по бутовой аллее, которая вела к смотровой площадке, обустроенной на одном из пограничных дубов.
До наблюдательного пункта король не доехал – свернул в заросли кизила, уже потерявшего листву, никем не замеченный пересек Сферу и ступил под сень лесных деревьев.
Снегопад прекратился. Ночь была промозглой, безветренной и такой тихой, что было слышно, как под древесной корой ворочаются гусеницы,