разумеется.
И почему, почему они снова пишут – нет…
– …обязаны покинуть землю в течение двадцати четырех минут.
Еще пытаюсь возразить, что обычно дается не двадцать четыре минуты, а двадцать четыре часа, – даже не сразу спохватываюсь, что вообще-то никто не вправе вот так вышвырнуть меня с планеты, да что за бред вообще, вышвырнуть с планеты, так не бывает, это не приключенческий бук, а я уже вообще не знаю, какой…
– Позвольте мне хотя бы…
Они не слышат меня, меня для них уже не существует, я понимаю, что в кои-то веки не у кого спросить, какого черта здесь вообще происходит. Здесь никогда ничего не объясняют, в этом обществе, где в одном слое нужно каждый день появляться в новом дрессе, а стоит вам подняться чуть-чуть повыше, то не вздумайте покупать новую мебель, потому что мебель надо непременно унаследовать, и черт пойми, где надо приходить в новом дрессе, а где в старой мебели. И что я, черт меня дери, мог сделать не так, что меня выдворяют прочь с планеты, – пришел в театр вовремя, когда нужно было опоздать минут на двадцать, или в гостях похвалил фамильный сервиз хозяина, когда нужно было ругать его последними словами… сервиз, а не хозяина, хотя черт их пойми. И ведь не скажут, ни за что не скажут, что именно было не так…
– Позвольте… прощу прощения… я… – еще пытаюсь что-то сказать, когда меня ведут к блестящему боллу, в таких боллах по слухам перевозят что-то на луну, как будто вообще нужно что-то перевозить на луну, нет, нет, не надо, пожалуйста, пустите, простие, прошу вас, требую адвоката, что значит, не положено, я для них уже как будто не человек, и черт пойми, что вообще происхо…
…скручивают, пристегивают, закрывается люк, десять секунд до старта, девять, восемь, семь…
…два, один…
…меня сплющивает, сильно, больно, неведомая сила пытается выдавить из меня кровь, внутренности проваливаются куда-то в никуда, болл стремительно поднимается в небо, я за ним не успеваю, моя кровь не успевает еще больше, мои филинги не успевают совсем, покидают меня, я проваливаюсь в беспросветный дарк…
…почему…
И не у кого спросить – почему, как всегда не у кого было спросить – почему…
Почему в нашем кастле надо было переворачивать буквы – R и N слева направо, h и L вверх ногами, к К нужно было приставлять еще одну перевернутую К, а перевернутая P обрастала хвостиками и палочками, и её невозможно было прочитать, но она была. Почему I тоже обрастала палочками, а Е нужно было положить набок.
Почему, спрашивал я.
Мне не отвечали.
Почему к лэмпе нужно было добавлять какое-то – шка, чтобы получилось – лэмпе-шка, нет, не так, неправильно, не ш, а по-другому как-то, не так, и не так, почему R было две, одна нормальная, вторая превращалась в пэ, отбрасывала хвост, и нужно было сделать с языком что-то немыслимое, чтобы получилась эта R, которая пэ, нет, не получается, не хочу, не буду, нет, нет, нет, и убежать, и спрятаться в глубинах кастла, в южном тауэре или на аттике.
Почему,