ты пьян! – объявила она. – Мордехай, помоги!
И он добрыми стариками направлен в его комнату, а затем в постель.
Выключая свет, Мордехай объявил, что завтра он будет Гену стричь. Мордехай – парикмахер. Краем глаза Гена успел заметить в салоне клиента, который с любопытством наблюдал за тем, как пенсионеры его перемещают.
Здесь его маленькая клетка, подземелье, где создаётся защитный кокон. Какое противоядие нужно выделить, чтобы не дать нутру этой комнаты себя переварить? Ивритская речь врывается в окно, разлагает Гену на частицы, которые мгновенно собираются в единую психическую личность с тенью израильтянина, поселившейся в ней. Ежедневно проникая в другой быт и язык, Гена становится атомом истории, религии, обмана и правды еврейского народа. И некуда бежать от вопроса, что есть такого в этой выжигаемой солнцем земле? Зачем эта земля маячила ему? Стоит ли над ней в действительности Чья Бы То Ни Было Сила или это всего лишь психическая доминанта, овладевшая неким человеком, который сумел передать её с помощью внушения своим соплеменникам, закрепив на свитке как нечто святое, со временем обросшее одеждами сказок и предписаний…
Как-то Гена шёл по ухоженной и чистой Раанане8 и жевал заплесневелую питу, подобранную на пороге чьей-то виллы. Он пытался тогда стать гером – готовился к обрезанию. Шёл и думал: «На кой чёрт дался нам второй холодильник, если из всех съестных запасов в нём разделению подлежит лишь засохший крестец колбасы и полбутылки прокисшего молока? Зачем мне эта религия с её богослужениями, замешанными на еде?!» Он мысленно переносился на улицу Киевскую города Симферополя, когда проходил по ней последним маршем. Думалось тогда о том, за каким лешим несёт его в Израиль. Он вырос на этой улице, ему знакомо здесь каждое дерево, это его город!..
Гена хранил у себя забытые всеми факты. Помнил, как по улице Пушкина мимо кинотеатра «Спартак» ходил голубой трамвай, что во время переезда из Евпатории в Симферополь ему было четыре года, дворник запирал на ночь ворота, и во двор в ночные часы можно было проникнуть только со смежной улицы через проходной подъезд. Однако, по утверждению матери, трамвай, действительно проходивший по улице Пушкина, Гена видеть не мог, потому что этот трамвайный маршрут был ликвидирован еще до Гениного рождения; ворота во двор ему приснились, а в год переезда из Евпатории ему было не четыре, а пять лет.
А теперь, через тридцать лет, он сходит с ума в другой стране. Чем же, если не безумием, можно объяснить, что совсем не помнилась причина развода с Леной.
Как вообще он здесь оказался?!
Между тем причина была, и скрывалась, конечно, не в том, что Гена был сионистом. Просто искал другой жизни, и нашел её в этом опалённом краю вместе с новыми людьми. Нашёл Гришу, Софу с Мордехаем, неудавшегося режиссёра Валерку, жена которого работала теперь в сопровождении. Жил здесь и старый Генин друг – музыкант, Мишка Зигельшифер, который открыл ресторан и, преуспев, купил новую красную «Мазду».
Реальность вторглась в сон звонком булочного шефа. Гена почти отослал его ко всем чертям, когда вспомнил, что приближается зарплата. По мановению руки кухня недружелюбно осветилась дневного света лампой,