Натали. Радушие ее не знало границ и, помогая себе шведской водкой, она познакомила меня с неизвестными подробностями своей жизни.
Оказалось, что мужа ее, паука-мироеда из нынешних, потянуло на молоденьких, и он с ней развелся, обеспечив ее квартирой, машиной и кое-какими средствами. Нет, она не бедствует и, можно сказать, живет в свое удовольствие. И теперь, став свободной, она подумала, почему бы нам не попытаться по старой памяти сойтись, раз уж все так сложилось. Мы выпили еще, и она, сверкая пьяными слезами, стала извлекать из себя и перетряхивать переживания двадцатилетней давности – слежавшиеся, потускневшие, неубедительные, потерявшие цвет, вкус, запах и не вызывавшие во мне ни малейшего отклика. Она, видите ли, тяжело переживала наш разрыв. Целыми днями плакала, приходила украдкой в наш двор, пряталась за деревьями и высматривала меня, а когда видела, то стискивала зубы, чтобы не завыть. Узнавала обо мне через третьи руки и питалась слухами. Потом я поступил в институт и каждый день стал ездить в Москву. Она даже знала, на какой электричке, и когда ей было совсем невмоготу, приходила на перрон и смотрела на меня из-за чужих спин. Потом она познакомилась со своим будущим мужем, и страдания ее поутихли. Нет, она меня никогда не забывала, но память ее как бы окуталась нежной, грустной дымкой. Она часто вспоминала нашу встречу в электричке, и того трогательного, обиженного парня, каким я остался в ее памяти. С тех пор я, оказывается, почти не изменился.
Потом у нее родился сын, и пока она была молода и соблазнительна, все было хорошо. Но постепенно муж стал посматривать, а потом и похаживать на сторону, а она знала, но молчала. Потому что если бы любила, то и не молчала бы, а так молчала и утешалась воспоминаниями обо мне.
Да будет навеки проклят этот спившийся урод Леха, который испортил ей жизнь! Она ненавидит себя за то, что поддалась на его шантаж, который оказался блефом. Она до сих пор помнит залитую солнцем комнату, где мы последний раз любили друг друга, и бесконечно жалеет, что не сумела воспользоваться той единственной и последней возможностью забеременеть от меня. Она должна была вцепиться в меня, слиться со мной, обмануть, оглушить, изнасиловать! И этот ее фокус с менструальной кровью, за который она до сих пор себя корит! Да, она обманула меня, но только потому, что без памяти любила и хотела быть со мной! Кто же знал, что все так обернется… В общем, как ни крути, она кругом виновата и умоляет простить ее и пожалеть! Сегодня, прожив полжизни, она знает, что незаменимые мужчины есть, и что ее незаменимый мужчина – это я. А потому пожалуйте, Юрочка Васильев, к ней в постель, и она докажет вам, что любит до сих пор!
Я смотрел на нее – когда-то любимую, юную и хрупкую, а теперь чужую, полнотелую и надрывно-утомительную, страстями двадцатилетней давности, как гнилыми канатами подтягивающую меня к причалу снисхождения. «За нас!» – глядя на меня одурманенным воспоминаниями взором, воскликнула она, и я выпил – за ту мою далекую, сумасшедшую и желанную девчонку, что жила теперь где-то глубоко внутри нее, как в тюрьме. Выпил и снизошел – исключительно из желания знать, на что она еще