вместе с темно-коричневым (падчерица школьной формы) шерстяным платьем, комсомольским значком, доверчивыми глазами, набухшими до барабанной звонкости губами, зеркалом, квартирой, городом и весной. Жизнь моя снова выбиралась на большую дорогу.
Посеяв в Люси порочное желание, я ухаживал за ним, как за капризным экзотическим растением. Наблюдал, как распускаются его стыдливые цветы, как после очередной прививки страсти Люси в полном смятении отстраняется от меня, и черная приманка на взбаламученном сером дне ее лагун наливается дрожащим отблеском пламени. Мне казалось – еще чуть-чуть, и она сама попросит меня об ЭТОМ. Я методично и расчетливо подталкивал ее к краю, не думая о том, что будет с нами после. Перед сном ее горячая, обнаженная тень витала надо мной и, прикасаясь к моим губам и бедрам, ввергала меня в сладко-мучительный, гулкосердечный транс, избавиться от которого можно было лишь одним-единственным способом. Интересно, думал я, если девчонки испытывают то же самое (а они непременно должны испытывать что-то подобное), то как она может терпеть эту пытку, зная, что есть я?
3
Первый день мая мы провели вместе. С утра, примкнув к колонне завода, где она работала в технической библиотеке, побывали на демонстрации. Нас там никто не знал, и мы шли, рука в руке, помахивая веткой белых неживых цветов и увлекаемые царившим вокруг приподнятым чувством несокрушимого единства. Я с гордым удовольствием поглядывал на красивое, оживленное лицо Люси и время от времени со скрытым значением сжимал ее руку. После я часто вспоминал то чудесное майское утро – последнее мирное утро накануне нашей затяжной войны.
Эй! Отзовись, начищенное до блеска духовых инструментов восемнадцатилетнее солнце, льющее нежный свет на древние пейзажи Подмосковья, что древнее стен самого Кремля! Откликнись, доведенный до горной прозрачности, настоянный на почках, пьянящий воздушный напиток! Напомни о себе, крепкое, пружинистое тело, послушное малейшим указаниям любовного азарта! И вы, неунывающие медные трубы, и ты, пузатый провокатор-барабан! И конечно, ты, объятая священным идеологическим трепетом, неторопливая и нарядная народная река! Не говоря уже о тебе, неведомая, беспричинная радость – самодостаточная и упоительная! Отзовитесь и скажите – какое вам было до меня дело? Чего вам не хватало для прозрачного и тягучего, как мед счастья? Зачем вам потребовалось спихнуть меня на его обочину?
«Сегодня!» – сказал я себе, глядя в беззащитные и взволнованные глаза Люси.
После демонстрации мы пришли ко мне и ждали, когда родители уедут на дачу. Закрыв за ними дверь, мы сели целоваться. Сжимая в объятиях обмякшее, послушное тело Люси и перекатывая во рту сладкие леденцы ее губ, я замирал и говорил себе: «Сегодня! Наконец-то, сегодня!»
Потом мы отправились домой к Люси, где она переоделась, и когда солнце прожгло в крыше соседнего дома багровую дыру и провалилось в нее, мы двинулись на вечеринку к Гоше.
«Сегодня!» – сказал я себе после первой рюмки коньяка и ощутил приятное