были обречены на знакомство. «Привет, мальчики!», «Привет, девчонки!», «Пока, мальчики!», «Пока, девчонки!», «Молодцы, девчонки!», «Молодцы, мальчики!», «Не расстраивайтесь, бывает!» – вот базовый вокабюляр, которым каждый из нас был волен ограничиться, либо расширить до мегасимпатии.
C некоторых пор я обнаружил, что присутствие на трибуне Ирен вызывает у меня хорошо знакомое мне по прежним счастливым временам всесокрушающее и всепобеждающее вдохновение. На ее глазах я творил чудеса, и мне чудилось, что среди хора возбужденных голосов я отчетливо различаю ее звонкий, взволнованный призыв: «Давай, Юра, давай!». Сотворив очередной подвиг и возвращаясь на свою половину, я косился на трибуну, пытаясь оценить степень ее ликования.
Все звали ее Ирен, но вовсе не в угоду студенческому снобизму, а как бы признавая за ней некий невыразимый шарм, который в короткое имя Ира никак не укладывался. А вот протяжное, чужестранное «Ире-е-ен…» было самым подходящим для безродной провинциалки из далекого Новосибирска. Спорт в тех дозах, в которых мы его потребляли, не вредил ее женственности, а лишь пестовал ее гибкую, кошачью грацию. Так воздушно и невесомо, как ходила она, не ходил никто. Не признавая каблуков, она не наступала на стопу, а перекатывалась на ней, чуть выворачивая носки и двигаясь плавно, бесшумно и вкрадчиво. И если женская походка есть разновидность песенного жанра, то самой подходящей для нее песней была «Mack The Knife».
Строение ее лица подчинялось одной замечательной жизненной норме, которая по причине необъяснимости всегда вызывала у меня почтительное удивление: как из совокупности далеких от совершенства черт складывается положительный баланс волнующей любовной прибыли?! Вот и у нее: может быть, чуть-чуть длинноват тонкий нос, зато большие, точно посаженные по отношению к нему глаза. Может, недостаточно полные губы, зато красивый лоб, высокие и неширокие скулы, гладкие щеки и точеный подбородок. Иначе говоря, отклонения от идеала вполне укладывались в требования моего неокрепшего вкуса. Но главное, в ее глазах и губах таилось спокойное, снисходительное знание. Смотрела и говорила она так, словно ей все было ведомо, в том числе и любовные забавы. Мне, только что покончившему с тягостным и добровольным в пользу Люси воздержанием, как никогда нужны были женские ласки, и чем скорее, тем лучше.
Когда она играла, я не мог оторвать от нее глаз. Обманчиво неторопливая и взрывоопасная, стремительная и изворотливая, она ловко пользовалась своим невысоким для баскетбола ростом (метр семьдесят два), чтобы проскользнуть туда, куда путь ее рослым подругам был закрыт. Вколачивая в земной шар звенящий мяч, она белокурой пантерой подкрадывалась к цели, чтобы вдруг взметнуться и, словно потягиваясь после сна, зависнуть с мячом над всем миром. Ее полет так и стоит у меня перед глазами: откинутая голова прицеливается, чуткие весы рук взвешивают мяч, белокурый хвост волос наслаждается невесомым парением, на окрепшей шее напряглась косая мышца, живот втянут, грудь вздернута, голенастые,