что это каша, а не строительный раствор? Скажу ей спасибо за заботу. И ручку поцелую. Хотя, пожалуй не стоит: может неправильно понять.
Нет, конечно, все было не настолько ужасно, просто я немного к иному привык, и потому отвыкал мучительно. И еще я очень скучал по дому. Примиренных ради, разве можно было предположить, что это место, прежде казавшееся мне воплощением мрака и безысходности, столь глубоко укоренится в моей душе?
Я лежал на мягчайшей перине и тосковал о жестком матраце. Я слушал бормотание городских крыс, но вспоминал раздражающий шелест нетопыриных крыльев. Я смотрел на ряды бочек, а видел перед собою бугрящиеся валунами стены Хантер-холла…
И с той же силой, с которой прежде мечтал вырваться из каменной тюрьмы, я желал вернуться.
Надо сказать, что я все же осознавал безнадежность этого желания, как и то, что оно – лишь страх перед новой жизнью, каковой следует перетерпеть. И я терпел. Постепенно становилось легче, я привыкал к людям, а люди ко мне.
Но верно, прежде, чем рассказывать о них, стоит упомянуть о самом месте, которое постепенно становилось моим домом.
На Гарден-Мьюс редко заглядывали туманы. Рожденные на берегах Ривер, они расползались по Сити, накрывая дома и улицы молочной взвесью. Туманы хозяйничали в бесчисленных дворах Западного аббатства, по мощеной жиле Стрэнда спускались до судейского Холл-баурна и пышного Ковент-Гарда. Они пробовали на вкус помпезные дома-игрушки Мэйфилда и грязные хибары Восточного порта, и только добравшись до Кенсинг-тауна, останавливались. Пораженные великолепием Альберт-холла, туманы замирали, обнимали стены и слушали голос вечного эха. Но изредка белая муть все же проливалась на разноцветные булыжники Эннисмор-Гарденс-Мьюс, чтобы убедиться: здесь по-прежнему нет ничего интересного.
Сам я понял это в первую же ночь.
Улочка. Пятаки газонов. Крохотные палисадники с кустами роз, непременно белых или кровяно-алых. Лишь у дальнего дома, в котором обитала старуха Джиллс, слишком глухая, чтобы обращать внимание на мнение общества, полыхала желтым цветом очаровательная Juane Desprez[1].
Еще здесь бывшие конюшни отчаянно притворялись коттеджами. Получалось из рук вон плохо, как у деревенского актера-самоучки, вообразившего себя принцем Датским. И если снаружи дома казались лишь странными, то изнутри вся их странность оборачивалась многими неудобствами. Низкие потолки, широкие и нелепые лестницы. Камины, которых хватало лишь на то, чтобы обогреть комнату-другую и сквозняки, прочно поселившиеся в остальных. Гулкое эхо и тонкие перегородки, сквозь которые просачивались не только звуки, но и запахи.
Последнее было особо мучительным.
Но постепенно я привыкал. Да и другого выхода не оставалось: злопакостный мистер Хотчинсон, встретиться с которым мне так и не удалось, оплатил аренду на год вперед, а подсчитав оставшиеся в моем распоряжении финансы, я не без сожаления отбросил мысль о переезде.
Итак, отведенные мне покои располагались в задней части дома, примыкая к просторному