в Оксфорде и в Париже преподавал.
– Ого!
Старшенькую я бы, наверное, уговорил. Как это называется на Западе: «секс из милосердия»? Но нужно было время. Час, два, три.
– Ладно, мы поехали, – сказала старшая.
– Да оставайтесь, маме позвоните, что задержитесь. Связь теперь есть.
– Нет-нет, мне завтра на работу, Полине в институт.
«Уговаривать я их не буду».
– Хорошо, тогда – прощайте. Захлопните за собой дверь. Звать-то вас как?
– Я Кристина, она Полина. А вас как?
– Семен Иваныч.
– Мы вам очень благодарны, что вы нас выручили. Мы вам позвонили, и вы сразу открыли, без расспросов. Сейчас так редко бывает.
– А я не из «сейчас». Я советский.
– А тогда лучше было?
– Люди – да, были лучше.
– Мы пошли.
– Пуделя вы так и не нашли, мне оставляете, – сказал я ворчливо.
– Может, вам веселее с ним будет?
Они обе подошли ко мне и попрощались жестом, ставшим популярным в коронавирусные времена: мы столкнулись в воздухе кулачками. А потом они отправились восвояси, захлопнули за собой дверь. Навсегда из моей жизни. Просить телефончик – это, может, сработало бы, будь я на несколько десятилетий моложе.
Эх, жизнь моя, жизнь. Как быстро она пролетела. И вот я уже никому не нужный старик. Почему ж я не ценил времена, когда был молодым, румяным, страшно глупым, подтягивался пятнадцать раз на турнике, выпивал за вечер семь кружек поганого советского пива, выучивал за ночь матанализ или теоретические основы электротехники, а за другую ночь – восемь раз атаковал мою Людмилу, которая впервые допустила меня до своего молодого роскошного тела.
Я отъехал к окну гостиной, глянул на угол Невского и Марата. Оцепление сняли. Гвардейцы и желтые грузовики разъехались неведомо куда, и только желтенькие барьеры стояли, собранные вместе и связанные, на тротуаре плотной кучкой.
И тут, откуда ни возьмись, в гостиной появился пудель. Зацокал по паркету коготками, снова подскочил ко мне, стал ластиться, лизаться. От него совершенно не пахло псиной, только шампунчиком, как будто его только что, перед визитом ко мне, помыли.
А потом пес отбежал от меня на середину гостиной, где стоял старинный круглый стол, и вдруг стал увеличиваться в размерах. Вот он величиной с большого пса, какого-нибудь лабрадора, затем стал словно теленок. А потом встал на задние лапы. Постепенно принялась исчезать его черная кучерявая шерсть. Морда, узкая и длинная, стала приобретать человеческие черты. Он становился все выше. Расправились плечи, передние лапы превращались в руки. Не прошло и минуты, как передо мною стоял человек: в лихо заломленном берете, чернявый, с пиратской повязкой на одном глазу, со сверкающей тростью – видимо, из чистого золота, набалдашник которой был украшен громадным бриллиантом.
– Узнал меня? – первым делом ухмыльнулся пришелец, ухарски мне подмигнув. – Ты ведь начитанный человек.
– Да, я узнал. Ты, как говорят, та сила, что хочет зла, но совершает благо.
Он кивнул.
– Верно.
– Значит, ты Мефистофель? Воланд? Падший ангел?