раздается покашливание, я снова оборачиваюсь на Вову и вижу, как он давится. От смеха? Не похоже. Лицо серое, глаза слезятся. Салат не пошел или так живо навоз представил?
Впечатлительный, блин.
Похлопываю его по спине, чтобы откашлялся, он кидает странный взгляд на мои руки. Да, я доила коров и горжусь этим. И коз. И как-то хотела подоить петуха, потому что думала, что он мне птичье молоко даст. Мелкая была, вдохновилась конфетами, которые в школе девочка на день рождения раздавала.
– Ой, а их с Галей любимая игра в детстве была – прятки, – преувеличенно громко смеётся мама, продолжая аттракцион унижений. Вот и дошли до компостной ямы.
Крепись, Вова, дальше будет ад.
Добро пожаловать на аттракцион унижений имени меня. Тут вас ждёт колесо обозрения с видом на грязный курятник, яму с компостом и окно Димчика, с которым мы в детстве сидели рядом на горшках.
Да, мама не забыла и про него. Вспомнила все: и как мы, голые двухлетки, бегали по полю, и как он мой портфель утопил в речке, и даже как нас застукали целующимися в погребе его родители. С тех пор наши семьи и решили, что мы непременно поженимся. А я тогда втихаря отведала маминого вина, справедливо решив, что в четырнадцать уже вполне взрослая, а потом затащила сопротивляющегося Димку в погреб, чтоб научить его целоваться. Сама-то опытная, столько помидоров извела!
Нам обоим искренне не понравилось, от него пахло луком, а я так сильно вцепилась в его шею, что оставила ярко-красные полумесяцы от ногтей. Но он, после этого, почему-то решил, что я в него без памяти влюблена, и что хуже всего, так же решили наши родители, справедливо рассудив, что в кривозубого Димку не влюбиться невозможно.
– Кстати, он недавно машину купил, – многозначительно поглядывая на меня, говорит мама. – Такая белая, красивая. Новую взял!
– Ммм, молодец, – кисло улыбаюсь я. – Может чай? – пытаюсь переключить внимание присутствующих на более нейтральную тему и, чего уж там, приблизить финал этой адской встречи.
– Рано ещё! – обрывает мою инициативу мама. – Какой марки там, Юр?
– Нива, – не прекращая жевать, говорит отец.
– Высокая такая, по нашему бездорожью самое то! Теперь развозит ихнюю молочку на продажу, зажили, как белые люди!
– Так вы тоже могли бы, – зачем-то вставляю я. Хотя правильнее было бы притвориться полной дурой с временной глухотой.
Мои с молочкой не возятся, у них с Григорьевыми дружеский пакт, распределяющий кто, что реализует. Но могли бы яйца свои развозить, овощи, расширить клиентуру до тех, кто к нам приехать не может. Димка-то не совсем лопух вырос, идёт в ногу со временем.
Мама тут же всплескивает руками. Я готовлюсь к пропитанной едким порицанием речи.
– Да кто ж на это время тратить будет? Отец твой? Ему некогда. Пашка – тому есть, чем заняться, двое троглодитов на шее, третий на подходе.
Вот как она о собственных внуках. Хотя не удивлюсь, если сама Галка их так и называет, пеняя мужа, что он настрогал. У них весьма своеобразная любовь.
Повисает