Как ты сумел определить ее родословную с первого взгляда?
– Может, потому что не с луны свалился? Вы, Честейны, редко странствуете в каретах. Дивоки тогда были заняты резней в Оссвее, а Илоны слишком уж утонченные, чтобы заявляться с такой помпой. Зато потомство Вечного Короля после успеха семьи в Нордлунде стало зазнаваться. Их кредо теперь гласило: «Все падут на колени», а дети Фабьена видели себя вампирскими королями, которым суждено править бесконечной ночью, сидя на престолах из костей старой империи. Подкатить к сельской дыре на вычурной карете, запряженной десятком трупов, было как раз в духе Воссов.
Жан-Франсуа кивнул.
– А этот термин… птенец?
– Ты и сам, сука, в курсе, что значит «птенец».
– Тем не менее я бы хотел пояснений.
– А мне хотелось бы стакан односолодового виски и чтобы куртизанка с сиськами на тысячу роялей прочитала мне сказку на ночь. Хотеть не вредно.
Вампир зарычал:
– Марго Честейн, первая и последняя своего имени, бессмертная императрица волков и людей, всегда получает желаемое.
Габриэль проглотил ругательство и сделал глубокий вдох, успокаиваясь.
– Становление холоднокровки проходит в три стадии. Ваша так называемая жизнь имеет три периода. Новые мертвяки называются птенцами. Молодые, относительно слабые, они все еще хранят остатки человечности и только ищут свой путь во тьме. Спустя век убийств птенец может считаться матерым: это вампир, полностью овладевший своими дарами, чрезвычайно опасный и лишенный всяческой человеческой морали. Последние и самые смертоносные – это старожилы. Старейшины.
– Ты на глаз умеешь определить разницу?
– Птенцов иногда вижу. – Угодник пожал плечами. – Они хоть и не дышат больше, но порой выдают себя чем-то вроде удивленных охов и ахов. Моргают по привычке. Некоторые обманываются, внушая себе, будто видят в смертных нечто большее, чем пищу. Но потом все размывается, отмирает, и к возрасту матерого они становятся чем-то совершенно иным.
– Чем-то большим. – Жан-Франсуа кивнул.
– И гораздо, гораздо более пустым, – добавил Габриэль.
Вампир огладил оперение на лацканах. В его глазах отражалось пламя лампы.
– Сколько мне, по-твоему, шевалье?
– Достаточно много, чтобы в тебе ничего не осталось, – ответил Габриэль.
И, не желая больше продолжать игру, угодник-среброносец вернулся к рассказу:
– Я присмотрелся к холоднокровке с высоты частокола, оценивая ее.
Она же тем временем слезла с козел и пошла, увязая в прихваченной морозцем грязи, мимо бездушных порченых девчонок в упряжке, к стенам Гахэха под снегом с дождем. Нацеленных ей в грудь стрел она словно не видела.
Я прикинул, что она погибла лет так в тринадцать, и ее тело застыло во времени, всего года или двух не дотянув до берегов зрелости. Когда она посмотрела вверх на ополченцев, на ее лице лезвием бритвы сверкнула улыбка. Страх окутал стены бледным туманом.
– Вы все умрете, – объявила она.
Тут