помешательства. Её глаза блуждали, как будто искали, за что бы ухватиться. Видимо, в этом доме никто никогда не шутил, и всё сказанное воспринималось дословно.
Я ухмыльнулся и сказал:
– Хорошо, извините. Я так, в качестве уточнения-с.
– Понимаю, понимаю, – протянула она и стала почему-то задом выходить из душевой.
– А дверь изнутри не закрывается? – показав на гладкую поверхность двери, спросил я.
– Нет, зачем? Она и так хорошо закрывается, – недоуменно ответила она.
– Мало ли, – гнул я своё, – какой-нибудь сквозняк или неосторожное прикосновение…
– Что вы, что вы! Никаких сквозняков здесь не бывает, да и кроме гостей в эту часть дома никто не заходит. В настоящее время кроме вас никого здесь нет.
– Вы хотите сказать, что у вас есть свои отдельные душевые?
– Разумеется, – недоумевала она.
– Бедняги.
– Что?
– Ничего, – ответил я и отвернулся.
В детстве я с такими же, как я, ребятами мылся в горном озере. Брали кусок хозяйственного мыла – и в холодную и, как слезы, чистую воду. Зимой же мать мыла меня в скотном дворе. Подогреет ведро воды и в скотном дворе помоет, поставив под ноги большой алюминиевый тазик. Вот и все флаконы. Конечно, во время учёбы в институте и в Ставрополе я видел более совершенные методы мытья, но такую роскошь встретил впервые. Например, четыре оранжевых флакона с пульверизатором и витиеватыми изгибами предназначались, как она объяснила Сабиру, для орошения (она так прямо и сказала) ноздрей носа и ушных раковин. Когда я, смеясь, сказал, что для этого хватило бы и одного флакона, она удивлённо ответила:
– Как можно орошать четыре объекта одной ёмкостью?
Надо отдать должное Вере. Костюмы она выбрала точно по размерам. Я не хотел надевать галстук, но, вспомнив её опасения, всё же нацепил его и пришёл в комнату, выделенную нам. Сабира ещё не было, и я начал потихоньку пробовать виноград, поставленный на стол в двух больших вазах. Зашла Вера.
– Товарища вашего пока нет? – спросила она.
– Нет, – ответил я, – видимо, он пока ещё орошает свой объект, как вы изволили сказать.
Она прыснула смехом, но быстро собралась и довольно долго смотрела на меня.
– Я тебя хорошо понимаю, Чингиз, – почему-то перешла она на «ты». – Я сама из простой семьи. Но ты уж не иронизируй, пожалуйста, – положение обязывает. Я ведь нахожусь на работе.
– Говорят, в Москве много заводов и фабрик и платят рабочим хорошо. Неужели ты не могла где-нибудь устроиться, и работать по-человечески? – спросил я.
– Я выросла без отца. Он погиб где-то под Берлином. Мать работала день и ночь, чтобы содержать меня с братом. Он с молодых лет пристрастился к алкоголю и сейчас сидит в тюрьме где-то в Мордовии. Я же, видя мытарства матери, с седьмого класса поступила в педагогическое училище. По окончании устроилась в детский сад на шестьдесят пять рублей в месяц. Этих денег не хватало даже на содержание