ни слышать, окружающие стали ей противны, хотелось только пить, жажда трепала её изнутри. «Пить, пить», – прошептала ссохшимся голосом Надя. Но никто из счастливых будущих мамочек не оглянулся. Словно тень, она встала, прошла до раковины в углу и пила из открытого крана, жадно втягивая воду и разбрызгивая капли вокруг, даже волосы намочила.
Зашёл врач. Она не знала, утро сейчас или вечер. Доктор выглядел бодро. «Утро, наверное».
– Зосимова. Всё хорошо? Ходить можете?
– Да.
– Тогда идите ко мне в кабинет, я тут закончу осмотр и приду.
Она послушно поползла, куда сказано. Зашла, села на стульчик у стола. На столе стоял макет женской половой системы, а яичники лежали рядом. «Видать, объяснял кому-то, что детей им не видать». Закатила глаза и откинулась на спинке стула. Только, как показалось, начала дремать, открылась дверь, бодряк вошёл и сел напротив.
– Что Вам сказать, Надежда, всё прошло успешно, никаких осложнений нет, Вы сутки проспали.
Она ничего не говорила, а просто тупо смотрела на него.
– Полежите у нас ещё, мы понаблюдаем и, когда всё нормализуется, выпишем.
– Кто это был?
Протяжный выдох ветерком колыхнул бумажки на столе.
– Мальчик.
– Богдан, значит, – и тёплая слеза упала с ресницы.
Она вернулась в палату, одна девушка вдруг спросила её:
– Ну, что сказали?
И Надя начала рассказывать ей всю свою историю с самого Игоря и по сей день. Девочки в палате оттаяли, и все собрались около её кровати, слушали, сочувствовали и переживали всю боль вместе с ней. Коллективное проливание слез сближает, и к концу рассказа все уже были лучшими подружками. Больничная жизнь потекла веселей, и время проходило быстрей.
Ваню, как бы он ни пробовал, не пропускали к ней, он уже и цветы носил, и конфеты, и угрожал, и ругался – ничего не помогало. Так и стоял под окнами с цветами и телефонной трубкой, а она в окошко на него глядела, а из-за шторок (чтоб не видно было) девчонки смотрели на героя наших времен, который ради неё готов был и ребенка чужого принять, и щас хоть в снег, хоть в дождь под окном стоит, да еще и с цветами.
Наконец настал долгожданный день выписки. Ваня встречал ее на крыльце вместе с Соней и белой розой. Когда она выходила из корпуса, и он увидел её, Ивану она показалась ещё прекраснее, чем когда-либо. «Румяная, чистая, и вся моя». Это он подумал про себя. А, обнимая ее, сказал: «Как же я соскучился по тебе,» – и обнял ещё крепче, аж кости захрустели.
При всём видимом нормальном состоянии Надя морально чувствовала себя плохо, она была на грани нервного срыва и в шаге от депрессии. Всегда думала про своего Богдана, каким бы он был, как бы рос, представляла его пятилетним, семилетним, совсем взрослым, при этом думая, как мерзко было носить в себе задыхающийся плод, у которого нет шансов на спасение. Ваня сначала не замечал этих перемен, несмотря на свою чуткость и заботу.