совершенно покорён. Никогда он не видел и не слышал ничего подобного этому могучему всплеску. Проповеди священников, какие ему доводилось слышать, не шли ни в какое сравнение. Это была иная религиозность, более опасная, более увлекательная и экстатическая, а потому, пожалуй, более притягательная. Бергман кричал вместе со всеми, вскидывал руку в гитлеровском приветствии, как все. Харизма Гитлера электризовала публику, и Бергман не стал исключением.
Чтобы Ингмар Бергман лучше понял настроение в Германии, Ханнес Хайд объяснил ему, что евреи эксплуатировали немецкий народ и что он и его товарищи по партии строили оплот против коммунизма, евреи же постоянно саботировали этот оплот и ныне они, немцы, просто защищаются от их заговора. Семья Хайд подарила ему на день рождения фото Гитлера, и Ханнес повесил этот портрет над его кроватью, чтобы фюрер всегда был у него перед глазами.
Подарок, как и все пребывание в Германии, возымел задуманный эффект, тот самый, какого хотели достичь создатели немецкой программы обмена. Бергман полюбил Гитлера точно так же, как пасторская семья из Хайны, и много лет держал сторону фюрера, радовался его успехам и огорчался поражениям. В “Волшебном фонаре” он пишет, что как Austauschkind[9], неподготовленный и уязвимый, угодил в реальность, сияющую идеальностью и культом героев, и оказался целиком во власти агрессивности, которая во многом перекликалась с его собственной.
Итак, Ингмар Бергман пока что с легкостью сделался услужливым посланцем гитлеровской Германии. Изощренная и замаскированная нацистская пропаганда пустила корни в молодом пасторском сынке, который, видимо, полностью ей поддался. Позднее, по возвращении в невинный Эстермальм, никто даже не пытался переубедить его и вывести из заблуждений. И в его восхищении Гитлером и нацизмом не было ничего из ряда вон выходящего. Бергмановский школьный учитель истории поддался соблазну новой Германии и ее лидера и, подобно Ингмару, слушал любимого композитора Гитлера, Рихарда Вагнера. Бергман даже написал сочинение о Вагнере.
Лишь много позже, узнав об ужасах концлагерей, он начал кое-что понимать – и то не сразу, сперва он вместе с многими другими отвергал кошмарные свидетельства как дезинформацию. “Внешний блеск ослепил меня. Я не видел мрака”.
Торжества в Веймаре продолжались весь вечер и всю ночь, и Зигфрид Хайд отвез Ингмара Бергмана к приятельнице “невероятно богатой” тетушки Анны, с которой семья Бергман общалась в Стокгольме. Приятельница эта была женой банкира и жила в окруженном парком особняке стиля модерн. Там Бергман познакомился с хозяйской дочерью Кларой и ее братьями, там молодые люди посвятили его в свои тайные сходки, происходившие в башенной комнате, которой никто не пользовался. Они курили турецкие сигареты, потягивали коньяк, слушали Брехтову “Трехгрошовую оперу” и джаз – Дюка Эллингтона, Фэтса Уоллера и Луи Армстронга.
Девятого июля он вместе с пасторским семейством