выбежал из храма – душа его сияла! Он бежал к себе в поселок, и ему казалось, что он летит на перегонки с ангелом.
Звезды уже сияли на небе и как-то особенно сверкали. Их было так много, как никогда. А он, Матвей, летит, подгоняемый теплым вечерним ветром благости божьей. Его переполняли чувства. Что-то горячее поднималось в нем, доходило до макушки головы и кололо маленькими иголочками, а по спине бегали мурашки. Ему казалось, что он излучает свет, и этот свет виден из космоса, а космонавты не могут понять: что это за чудо?! Над Землей катится светящийся шар с маленьким человечком внутри! А человечек – это он, Матвей, светится от счастья соприкосновения с Богом!
Мальчик пробежал опушку леса, обогнул покатый холм, на котором Гена-Кнут пас поселковых коров, и спустился в овраг с ручьем. Вечерняя сырость охладила взбудораженный пыл Матвея. Он остановился и ладонью окатил себя холодной водой ручья. Прислушался. Тишина правила миром, пахло полынью, лишь шелестели листья на кустах плакучих ив да журчал неугомонно ручей.
И вдруг он услышал отчетливый плач ягненка. Такой одинокий, такой зовущий, несчастный плач ягненка. Тонкий жалобный голосок его дрожал где-то во тьме и звал на помощь, словно плач маленького ребенка, забытого в лесу.
Матвей заметался по оврагу. Он пересек его несколько раз. Пробежал вверх вдоль ручья. Никого. Залез в чащу леса. Тьма и холодные ветви кустов. Голос ягненка то затихал, то замолкал, то переходил на прерывистые всхлипы:
– Ма – ма – ма – ма!
Наверное, вот так маленький Матвейка звал свою маму в роддоме. А ее не было и не было. И никто не прижал его к теплой мамкиной титичке. Не знал он, что такое мамкино молоко.
Матвей споткнулся, покатился куда-то вниз, ударился головой о корягу, проскользил по острым камням, грохнулся вниз и очутился в глубокой промоине, где во тьме барахталось маленькое меховое существо, прижатое корягой. Матвей осторожно освободил маленького ягненка из сучковатого плена, взял, как маленького ребенка, на руки, накрыл курткой и понес в поселок.
Ягненок покорно прижимался к рукам Матвея. Вглядывался в его лицо и лизал своим шершавым языком его соленые от пота щеки. Так они прошли оставшиеся километры, согревая друг друга.
В поселки еще не спали. Звучала музыка. Из открытых окон слышались детские голоса. Пахло едой. Лениво лаяли собаки. Родители загоняли загулявших детей на ужин.
Матвей постучал в окно дома пастуха Гены-Кнута. Тот выглянул из окна, мятый и подвыпивший.
– Гена, не знаешь, чей кутенок?
– Нашелся прорва. Вечно от стада отставал. Все норовил в кусты залезть. Матвеевых он. Непоседа. Они уже мне голову обещали свернуть. Спасибо. Выручил. За мной должок! Ну покудова!
И голова Генки-Кнута исчезла в окне.
Матвеевы жили на краю поселка. Он уже устал тащить притихшее животное, которое не переставало его благодарно лизать.
Он постучал в окно к Матвеевым. Сам отошел на метр, чтобы его было хорошо видно.