мальчишка пытался ее остановить и даже в тюфяк вцепился. Это он зря. Весь Ирий знает, что останавливать кирию Иппокризию, главного лекаря Змеевых Пещер, не рекомендуется. Опасно это – для здоровья. Никто потом от такого не вылечит.
Мальчишка по-мышиному пискнул и куда-то отлетел. Криза вывалилась на палубу, волоча тюфяк за собой.
– Свет! – рычала она. – Мне нужен свет! И не один фонарик, а…
Откуда-то возник ее лекарский саквояж – она громко и зло щелкнула замочками и вооружившись новехоньким скальпелем, вспорола повязку.
– Прадедушка Асклепий с пратетушками Гигией и Панацеей! – охнула Криза, раздвигая заскорузлые тряпки. В нос ей ударила вонь. – Та-ак… – зловеще протянула она, а руки ее при этом словно жили своей жизнью. Флакончик антисептика, тоже из мира людей – на руки. Пакетики с запаянными в непроницаемую оболочку скальпели – достать… – Когда она поранилась? – отрывисто спросила она.
– Седмицу назад. – ответил Татльзвум. Криза скользнула по нему рассеянным взглядом, обнаружила рядом, с ее собственным саквояжем, распахнутым наизготовку… и вернулась к пациентке, принявшись обрабатывать операционную зону. – Макровиту нашему рану на бедре обрабатывала, а он ногой как дернет… ее через бортик и перекинуло. А там пока вытащили – на хвосте глазастик висит, зубищами впился…
– Моторы у людей закупили, анестезию взять – не догадались? – отрывисто спросила она, не отрывая глаз от раны.
– Тут свои средства, Ашша к ним привыкла…
– И они не сработали. – хмыкнула Криза, распечатывая скальпель. Что ж, материал об особенностях даров болота уже накапливался: тут есть средства обезболивания, и они слабо действуют на макровитов.
Она всадила скальпель в длинный, чудовищно воспаленный, так что аж чешуя вывернулась, рубец на хвосте старой никсы.
– Ты что делаешь! – завопил мальчишка и попытался кинуться на Кризу.
– Митроха, стой! – Тат уронил саквояж, хватая размахивающего руками мальчишку в охапку.
– А ты, стало быть, ученик. – скользнув равнодушным взглядом по бьющемуся в руках Татльзвума мальчишке, Криза ногой подтянула какую-то плошку… и принялась спускать гной из раны. Во все стороны полетели брызги – кажется, в плошке был бульон. Горло у Татльзвума судорожно дернулось, и он брезгливо отвернулся. Мальчишку, впрочем, не выпустил. – А скажи-ка мне, ученичок, кто тебя учил зашивать необработанную рану? – и она принялась рану расширять.
– Я обработал! – запальчиво выпалил Митроха. – Я мухами толчеными присыпал, и мох положил, и…
– Угу, угу. – согласилась Криза. – Выходит, не такие уж они чудодейственные, эти ваши болотные мухи, да, Татльзвум? Чуть не уморили девочку… – и она принялась удалять омертвевшие края раны.
– Безголовая какая-то! – возмутился Митроха, впрочем, перестав брыкаться. – Лизуна нашего непонятным именем зовешь, старую Ашшу девочкой обзываешь… Какая она тебе девочка: ей сто двадцать зим недавно стукнуло, а тебе?
Иппокризия,