выкинет, так себе заберет, не жалко, – решила мама и поставила греться чайник. – Кофейку – и пойдем, поздно уже.
За окнами бушевала пурга. Тонким свистом она проникала в комнату через ставни, сколько хочешь их закупоривай бумагой с клейстером, подтыкай ватой и старыми свитерами, а начнется пурга, обязательно наметет на подоконник снега, засвистит и заноет в доме, да так уныло, что самому хоть плачь.
– Надо идти, – повторила мама, делая последний глоток. – Бабуля скоро домой придет, а нас нету, вот крику будет, да?
Промерзшая одежда согреться не успела, Лелька влезла в хрусткий комбинезон и тут же продрогла, но говорить не стала, потопталась только, чтобы согрелись ноги, утонувшие в сырых ботиночках. Мама обязала ее шарфом, огляделась напоследок. В коридоре одиноко стояли два стула – деревянные, лакированные, с красивыми витыми спинками. Виктор Иванович обрадуется. Дерево хорошо горит, будет его буржуйке чем поживиться.
– Дотащим? – спросила мама, примериваясь к стулу.
Лелька кивнула и схватила второй. Так и пошли через пургу. По сторонам снег, в небе снег, по земле снегом тянет, куда ни глянь, только снег и видно. А они идут – Лелька первая, впереди себя стул держит, мама следом, в одной руке сумка с макаронами и тушенкой, а другой стул к себе прижимает.
Лелька шла, во все глаза всматриваясь в темноту, чтобы не пропустить свое крылечко. Ветер так и норовил вырвать из рук стул, варежки скользили по спинке, но пальцы в них так замерзли, что захочешь – не разожмешь. Мелкий жгучий снег горстями сыпался в лицо, забивался в нос, мешал дышать. Лелька так устала, что начала представлять – вот она ложится прямо на снег, закрывает глаза и начинает слушать, как ровно дышит спящая сопка. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох.
– Смотри! – Голос мамы вырвал Лельку из холодной дремы.
Ветер стих. В одно мгновение перестал дуть, рвать и швыряться снегом. И снег закончился. Колкая манка успокоилась на верхушках сугробов, нежных, будто сметанные берега. Стало светло и тихо. И даже прозрачный морозный воздух наполнился нездешним сиянием. Лелька задрала голову и беззвучно ахнула, мигом позабыв про холод и пургу.
С низкого темного неба спускались мерцающие нити. Золотые и изумрудные, пронзительно голубые и пугающе-алые, они переплетались в вышине, то сияли ослепительно ярко, то затухали тревожно, чтобы вспыхнуть с новой силой. Изгибистые ленты, гонимые небесным ветром. Колдовская роскошь, щедро рассыпанная по спящему небу, подарок тем, кто вышел в мороз и ночь.
– Садись, – шепнула мама, подталкивая Лельку к стулу.
Лелька послушно опустилась на скользкую деревяшку, не отводя глаз от неба. Шея уже затекла, руки замерзли, холод колюче пробрался вверх по ногам. Но мама уселась рядом, стянула с себя бабушкину шаль и укутала их обеих.
– Тепло? – спросила она белыми от мороза губами.
– Тепло, – согласилась Лелька, отбивая зубами восторженную дробь.
Над ними сверкали в танце нити и ленты, мерцающие огоньки и набухшие гроздья