Данила искал глазами знакомые точки на небе, будто бы сверяя часы. Деда уже нет. А Лебедь и он пока на месте.
Шея затекла, Данила покачал головой вправо, влево и заметил огонек. Свет был метрах в пятнадцати и находился на краю участка или сразу же за сетчатым забором. Может быть, это его сигарета отражается в стеклянной теплице? Данила поднял руку ко рту и затянулся – напротив без движения. Не отблеск, значит, а что? «Наверное, светлячок», – подумал Данила и затушил сигарету. Огонек с той стороны продолжал светиться, раскачиваться вверх, вниз.
Данила зашел в дом, на кухне достал из холодильника кефир и сделал пару глотков прямо из бутылки. Спиной ощутил на себе взгляд – он помнил это чувство с самого детства. Старая, потускневшая икона Николая Угодника следила за ним. Ей, поговаривали, больше ста лет, вроде бы бабка принесла из храма, перед тем как тот разрушили. Она учила Данилу общаться со святыми, для этого люди изобрели специальный язык – церковнославянский. Данила никогда не был верующим, но 50-й псалом он запомнил. Его восхищали и пугали слова «возрадуются кости смиренный», «избави мя от кровей», «благоволиши жертву правды». Он неловко перекрестился, не сразу вспоминая, как это делается, выключил свет и выглянул во двор. Было темно. Только брехали собаки, и ветер носил их лай по деревне.
В деревенском доме обжилось и никуда не хотело уходить прошлое. Оно пряталось то в запахах чердачной пыли и чего-то церковного от иконы, то в скрипе дверных петель, а иногда было совсем на виду. Вот отметины на дверном косяке – зарубки каждое лето вырезал ножом дед, когда измерял рост внука. На верхних полках шкафа лежали старые альбомы – кирпичи памяти. Данила подхватил их неаккуратно, уронил – и прошлое высыпало на деревянный пол, упало под ноги десятками фотокарточек, залетело под стол. Выглядело так, словно дерево сбросило листья. И что теперь с этим делать? Данила сгреб фотографии в кучу, начал распихивать по ячейкам, путая года и сезоны.
Сама собой вернулась традиция оставаться на кухне после ужина и рассказывать истории. Так же было и в детстве Данилы – бабушка любила пугать его былинками. Разливала по чашкам горячий, прямо с плиты, кисель и заводила разговор. А наболтавшись вдоволь, заканчивала всегда так: «Наговорили с короб, набрались страху?» – и гнала его с дедом по кроватям. Теперь он занял ее место. Девчонки слушали жадно, хрустели чипсами. За городской едой ходили в местный магазин. Как и тридцать лет назад, там собиралась вся деревня. Старухи, не зная отдыха, разносили сплетни: взялся продукты в пакете поправить – и заслушался.
– Все, что в Библии написано, в точности исполняется. И про времена эти там есть. Про коронавирус этот, и про пекло летнее, и про пожары. Телевизор хоть не включай, – басила толстая старуха, занимавшая отдельную лавочку. Она время от времени ударяла об асфальт тростью – отбивала точки. – Там и про деревню нашу написано. Все-все в Библии есть.
– Скоро придет божий суд, – поддакивал бородатый дед. – Кто в городах живет – погибнут, а в деревне кое-кто и останется.
– Только бы не было голода. Боюсь я