знаете, история не знает сослагательных наклонений!
– Да-да, Володя, не имеет.
Они докурили молча ещё по папироске, думая каждый о своём, и снова на миг вспыхнул у липы огонёк.
– Нет, там точно кто-то есть! – указал рукой Климов.
Дмитрий Николаевич смотрел в темноту, щурясь.
– Стоит, говорите, ну и пусть стоит – того, что мы говорили, там из-за дождя не слышно. А вообще я устал бояться – и ГПУ, и Гестапо… Пусть себе мокнет, а мы в тёплый дом пойдём.
Ночь
Володя подбрасывал маленького короля Артура, и тот повизгивал от восторга.
– Осторожно, осторожно! – слабо улыбалась Марта.
Володя прижал к груди мягкий горячий комок, будущего человека, и вдруг почувствовал, как что-то теплое проливается ему на грудь. Описался, что ли? Пощупал рубашку – сухо! Надо же! Какое мощное излучение энергии жизни, роста от этого маленького комочка! В это мгновение сердце крепло гордостью отцовства, но в следующий миг при мысли о беде сына цепенело, становилось бесчувственным и неподвижным, как эстонский валун, но затем его охватывали стыд и страдание за эту бесчувственность.
Он осторожно поставил сына в манеж. Светлые, ни на что не устремлённые глаза ребёнка сияли, будто он созерцал что-то находящееся не во вне, а внутри него самого. Артурчик стоял, держась за край манежа, прислушиваясь к знакомым голосам.
– Па-па! – проговорил он, весело взмахнув пухлой ручкой. – Э-ма!1 Где баба?
Всё время, пока Марта была на работе в школе, Полина Ивановна разговаривала с ним по-русски, приходила Марта и говорила с ним по-эстонски – два таких разных языка с одинаковой лёгкостью входили в ребёнка. Полина Ивановна хмурилась, когда слышала эстонский, но ничего не говорила.
– Ма аrmаstаn sinо emа!2 – поворачивал лицо к матери ребёнок. – Я люблю тебя, папа! – поворачивался он к отцу.
Володя вдруг почувствовал, как тяжело сейчас Марте: уголки рта её были сжаты, и обнял её за плечи.
– Был доктор Тух, – сказала Марта. – Говорит, что есть надежда…
Володя печально улыбнулся.
– Как жаль, что он не увидит наше море! – вздохнула Марта.
– Марта, я найду лучших врачей окулистов, я поеду в Москву, я всё сделаю… Я…
Она прижала палец к его губам: – Тихо… Не говори так много…
Подошла Полина Ивановна, шаркая не по размеру большими тапочками. Ей было всего лет пятьдесят, а выглядела старушкой, хотя и крепенькой: сухонькая, щёки и лоб морщинистые, в гармошку.
– Однако идите, идите отдыхать, я с ним побуду…
Дождь за окном не унимался. Они лежали на отдельных кроватях с проволочными скрипучими матрасами, стесняясь пошевелиться лишний раз, чтобы не быть услышанными Полиной Ивановной, которая ночевала в комнате с ребёнком, устроившись на диванчике.
В голове у Володи будто карусель кружилась: