приюту, скорее всего, она бы рассказала гостье ещё кое-что интересное – например, про необычную вещицу, что носит на груди немая сиротка. Хоть намекнула бы, предупредила. Но нет, сестра Кунигунда решила молчать: пусть теперь начальница сама разбирается со всей этой чертовщиной! Возможно, мать Геновефа тоже попытается снять медальон с шеи замухрышки – любопытно было бы посмотреть, что станет с её высокомерием, когда она с размаху шлёпнется на тощую задницу!
Как только палата опустела, больная синеглазка выпростала из-под одеяла тонкую руку и сжала пальцы немой подруги: победа была за ними.
***
Отбыли чуть свет. Ирмхильда полулежала на широком сидении дорожной кареты, укутанная в тёплое одеяло, обложенная подушками; немая подруга сидела рядом, заботливо поправляла соскользнувшее одеяло или подавала воду, когда больной хотелось пить.
Мать Геновефа тоже полулежала, откинувшись на спинку сидения, закрыв глаза и болезненно морщась, когда карета подпрыгивала на ухабах. В этих краях люди передвигались в основном по реке, сухопутные дороги были просто ужасные, а у настоятельницы ещё со вчерашнего вечера ломило в висках, и никакие снадобья не помогали. Переутомилась, видать, да ещё новолунье. От тряски боль становилась невыносимой…
Вдруг её лба коснулись тонкие прохладные пальцы, задержались на мгновенье и решительно скользнули к вискам. Настоятельница открыла глаза: над ней склонилась немая подруга Ирмхильды. Лёгкими умелыми движениями девочка помассировала ей виски, макушку, затылок, с нажимом пробежалась по шейным позвонкам. И боль стала стихать! Мать Геновефа снова закрыла глаза и расслабилась, доверившись этим чудесным прикосновениям.
И почему-то из глубин памяти внезапно всплыл давно забытый эпизод: она совсем маленькая, лет шести, идёт за руку с какой-то старухой, то ли смуглой, то ли загорелой дочерна, спотыкаясь на каждом шагу, потому что слёзы застилают глаза. Её страшно и зябко, холодом веет отовсюду: от высоких каменных стен, от каменных полов, от каменных потолков. А старуха неустанно повторяет: «Не плачь, Рада! Вот увидишь, тебе здесь понравится – тебя тут многому научат, и жизнь твоя сложится совсем иначе, чем у твоей несчастной матери…» Рада! Надо же, она совсем забыла, что когда-то носила это странное имя. Племя, которому принадлежала её умершая мать, ушло обратно на восток и давно смешалось с другими славянскими народами…
Мать Геновефа открыла глаза и села прямо. Боли не осталось и следа. Девочка хотела вернуться на своё место, однако настоятельница удержала её за плечо.
– У тебя удивительно чуткие руки, дитя моё, – сказала она, глядя на тонкие пальчики. – И особый дар облегчать страдания! Тебя кто-то научил этому? Или ты просто делаешь, как чувствуешь?
Девочка лишь неопределённо пожала плечами и потупила взгляд.
– Ах да, ты тоже ничего не помнишь, бедное дитя… А ведь мы забыли дать тебе имя! Подругу твою нарекли по-королевски, а про тебя забыли… – расчувствовавшись, мать Геновефа даже погладила замухрышку по остриженной голове и на мгновенье