двух единиц в составе древостоя!
Нормальным языком, это означает, что тиса – не менее двадцати процентов от количества стволов! Два ствола из десяти!..
А, вот! Впереди – толстенный ствол ели! И я подворачиваю к ней.
– Ка-кая! – я восхищённо шлёпаю ладонью по бляхам коры, – Сколько же, твой диаметр?
Я разматываю жёлтую ленту своей рулетки, обходя вокруг ствола…
– Ого! – я смотрю на деления рулетки, – Три метра сорок два сантиметра! Значит, диаметр – сто девять сантиметров!
– Сто девять! – визжу я, – Рекорд породы!
На удивление толстый ствол ели, почти без збега, ровной колонной уходит ввысь.
– Ох! Какая же ты! – я опять, восхищённо качаю головой и с сожалением отнимаю руки от елового ствола.
Дерево ощутимо притягивает меня к себе, своим здоровьем и силой. Так бы держал руки и держал, и держал…
В очередном распадке, среди бледно-серых, гладких стволов пихт, резко выделяется очередной толстый тис! Ядрёный ствол этого дерева темнеет красной медью гладкой коры. Разматывая свою рулетку, я обхожу вокруг ствола.
– Так!.. Твой диаметр – восемьдесят один сантиметр! – громко сообщаю я тису.
А, вон! Рядом! Ещё тис! И, даже, большего диаметра!
– Так… девяносто два сантиметра! Здорово! – радуюсь я и тут же огорчаюсь, – Вот, только, ты – барабан.
– Как жаль… – я успокаивающе похлопываю тис ладонью, по гладкой коре.
Мне, действительно, его жалко. По накопленному за эти дни материалу, я могу сказать, что тисы толще восьмидесяти сантиметров – все пусты. Они – не просто дуплисты! Их толстые стволы представляют собой вертикальные трубы. Я думаю, что это – болезнь старости, в этом роду долгожителей…
От моего внимательного глаза не укрывается тот факт, что сегодня – едва ли не каждый второй ствол пихты расчерчен медвежьими когтями! Часто, под сумраком леса, мне в глаза бросаются дорожки положенных медвежьими лапами редких соломин вейника. Сегодня, сеть этих медвежьих набродов так густа! Такого, на Сахалине, не увидишь. Моя тревога усиливается, и я постепенно заворачиваю круг своего маршрута вправо. Я и так, сегодня, забрался – чёрт знает куда…
В тыльной части бассейна речки, я упираюсь в старые вырубки. Здесь, когда-то рубили лес. Делянки заросли молодняком пихты и берёзы. Я лезу напрямик…
Но, через этот жердняк замучаешься прорываться! Такой частокол, в своей лесной жизни, я ещё не встречал! Подёргавшись пару минут между вертикально стоящими жердями стволиков, я круто сворачиваю вниз по склону…
И через десяток минут сваливаюсь в распадок речки! Днище распадка покрывает высокотравный ольховник. Здесь – такой густой подлесок, из высоченных кустарников! Сплошные заросли бересклетов, сирени, гортензий, смородин… А лопухи! Видимости – практически, никакой! И я часто хлопаю в ладоши и громко кричу. Мои хлопки: «Бах! Бах! Бах!» и вопли: «Эгей! Это я иду! Это я, здесь иду!» далеко разносятся по лесу…
Наконец, впереди, в просветах крон затопленных снизу лопухами огромных, баобабообразных