остаются верны своему однажды выбранному партнеру, и не сомневался: самец никуда не улетит.
– Не беспокойтесь, сэр, – снова сказал я ему. – Она поправится. Я буду хорошо о ней заботиться.
Пожалуй, я в жизни не слышал звука более одинокого и тоскливого, чем песня самца кардинала, который зовет свою супругу, а та не откликается. Я был абсолютно уверен, что теперь он просидит на одном месте несколько дней и будет петь изо всех сил до тех пор, пока снова не воссоединится с возлюбленной.
– Он плачет, – шепнула мне Эмма.
– Ты думаешь? – спросил я.
– Я знаю, – ответила она твердо.
– Но откуда?.. Откуда ты знаешь?! По-моему, это вовсе не похоже на плач…
Эмма поглядела за окно. Она не собиралась ничего мне доказывать: с ее точки зрения, в доказательствах просто не было нужды.
– Это потому, что ты слушаешь ушами, а не сердцем, – сказала она наконец.
– Что обычно делают кардиналы, когда находят друг друга?
– Поют вместе.
Эмма опустилась на пол и села, скрестив ноги, так что наши колени соприкоснулись. Она прошептала:
– «Нет человека, который был бы как остров, сам по себе… – тут она коснулась кончиком пальца моего носа, – …смерть каждого Человека умаляет и меня, ибо я един со всем человечеством, а потому не спрашивай никогда, по ком звонит Колокол. – Эмма дважды постучала пальцем по моей переносице. – Он звонит по Тебе»[28].
С тех пор я стал верить, что случайно услышанный крик кардинала, который раздается за окном твоей спальни или за дверью, – это голос многих, которые просят тебя за одного из своих.
Клетку я поставил на столик рядом с окном в моей комнате на втором этаже, чтобы самочка могла видеть супруга, а он мог видеть ее. Каждые несколько дней, стараясь не слишком повредить перья, я менял повязку, чтобы дать птице возможность слегка расправить раненое крыло. И все это время кардинал-самец не покидал своего поста на ветке за окном и пел, пел без остановки. Часто по вечерам я набирал съедобных семян, часть клал в клетку, а часть рассыпа́л по подоконнику, чтобы пара могла поесть вместе. Оба, по-моему, были этим очень довольны – во всяком случае, ни он, ни она не тратили время попусту и накидывались на угощение, как только я отходил подальше. После трапезы самец часто садился на клетку сверху, и самочка нежно трогала клювом его лапки. А бывало, он садился у клетки с той стороны, где была дверца для поддона с едой, и они чистили друг другу клювики сквозь решетку.
Через три недели я решил снять повязку, но оставил самочку в клетке еще на сутки, чтобы понаблюдать за ней и убедиться, что крыло полностью зажило, к тому же птице нужно было хотя бы немного размять мышцы после долгой неподвижности. Наконец я развернул клетку к окну и, распахнув дверцу, сказал:
– Все в порядке, девочка. Теперь – лети!
Самочка