– Юля их обожала, любые, с начинкой, без…
– Поработав здесь начинаешь относиться к смерти иначе… – произнесла хозяйка кабинета, разливая по кружкам чай. Похоже, она была кем-то вроде администратора в этой ритуальной конторе: достойно держала себя, относилась к сорту людей, ничем невозмутимым, видавшим всякое, которых не прошибёшь.
– Иначе – это как? – Юля присела на предложенное место.
– С абсолютным спокойствием. У меня слово «покойник» не вызывает пугающих эмоций. Заметь, в словах общий корень: спокойствие – покойник.
Интересно, всегда ли она была такой невозмутимой, подумала девушка, или первое время пугалась так же?
– …Не вызывают никаких эмоций такие слова, как «гроб», «похороны», «могила», «венки», – продолжала администратор. – Всё это обычные будни, и смерть есть неотъемлемая часть нашего бытия. Если бы у меня были способности к этому… вашему… наложению грима, рисованию по лицу, я бы сейчас сама раскрашивала ту актрису. Причём, с удовольствием. – Юля вылупила на неё глаза. – Но я даже бровь ровно не нарисую… Взгляни на меня! – Она незаметно перешла на «ты», выставив лицо, которое в данный момент казалось смешным. – Ну как я нарисовала? Правда, криво? Одна куда-то вверх устремилась, другая… – Она заглянула в прямоугольное зеркало, стоящее на подоконнике. – Другая – прямая, как взлётная полоса! Ушла куда-то вниз, на посадку…
Обеих её слова рассмешили.
– Ольга Николаевна, хотите, когда я закончу с актрисой, сделаю вам визаж?
Ритуальный администратор даже виду не подала, насколько была рада, что стилист проявила готовность вернуться к работе, значит, похороны не сорвутся. Она вела себя непринуждённо, будто всё идёт своим чередом – сосредоточилась на теме о своих забавно подведённых бровях и о прозвучавшем предложении её накрасить.
– Даже не верится, что мои кривые брови можно сделать человеческими. – Ольга Николаевна продолжала изучать себя в зеркале, крутя головой и так, и эдак. – А знаешь что?! За это надо выпить! У меня есть прекрасная вишнёвая наливка. Жахнем по рюмочке?
Не дожидаясь ответа, она открыла створку офисного шкафа, достала фигурную бутылку из-под вермута, в которой болталась жидкость тёмно-рубинового цвета. Тремя пальцами она захватила за ножки две рюмки, перевернула их, изящно, как фокусник, поднесла и снова вернула им прежнее положение, выставляя на стол.
Наливка была умопомрачительно ароматна, женщины выпили дважды, разбавив послевкусие яблоком – единственным, что имелось помимо конфет, после чего настроение у обеих утвердилось окончательно. Продолжая любезничать, они направились к гробу актрисы. Ольга Николаевна настолько разрядила обстановку, что лицо покойной с приоткрытыми глазами стало обсуждаться в режиме искусства.
– Как-то в молодые годы мне посчастливилось попасть на её спектакль, – рассказывала она, по-светски жестикулируя. – Это был Гоголь, «Вий». Тогда ей нанесли неузнаваемый грим… Кто бы мог