скользнуло за дальние пики гор, и тотчас же из своих укрытий вылетели стаи летучих мышей, они принялись парить над рекой, закладывая крутые виражи. Пение вечерних птиц стихло, уступив место звукам ночи – дальнему рыку ягуара, шорохам и потрескиванию ветвей, всплеску крупной рыбы.
И вновь над аэрокаром нависла напряженная тишина.
Там, на берегу, находится некто, кого в джунглях боятся все без исключения, подумала Рин.
На небосклон вышла янтарная луна. Аэрокар плыл по лунной дорожке, словно гигантская стрекоза. Бабочка-бражник подлетела, трепеща изящными крыльями с тонким рисунком, к ветровому стеклу и исчезла, растворившись в бледном свете луны.
– Они продолжают следить, – произнес Чен-Лу.
Жуан чувствовал, как тепло поднимается по телу – в него переливалось содержимое энергетического пакета. Но головокружение не проходило, и ему казалось, будто он несет в себе сразу нескольких индивидуумов. Жуан открыл глаза и посмотрел на размытые очертания залитых лунным светом холмов, ясно осознавая, что он действительно видит эту вечернюю картину. Одновременно какая-то часть его существа наблюдала этот вечерний пейзаж не за бортом аэрокара, а на потолке кабины. И луна на этом нарисованном пейзаже была чужой – такой, какую он прежде не видел. Ее круг был слишком велик, а полумесяц – ярок. Это была фальшивая луна, написанная на аляповатом фоне, и она заставляла Жуана чувствовать себя маленьким и ничтожным, медленно превращающимся в крохотную искру, затерянную в бесконечности вселенной.
Он закрыл глаза, приказывая себе: Я не должен так думать или сойду с ума. Господи! Что со мной?
Жуан почувствовал, как тишина переполняет кабину аэрокара. Он прислушался и уловил лишь дыхание Рин, да покашливание Чен-Лу.
Антитеза добра и зла – изобретение человечества. Единственное, что реально существует – это честь. Жуан будто слышал эти слова, эхом звучащие в его сознании, и узнавал их. Это были слова его отца… отца, который умер и превратился в симулякр, предназначенный для того, чтобы являться ему на берегах этой реки. В своей жизни люди цепляются за некую точку на шкале добра и зла – так они чувствуют себя более уверенно.
– Видите ли, Рин, – произнес Чен-Лу. – Эта река – марксистская по своей сути. Все в нашей вселенной течет, подобно этой реке. Все изменяется, обретая то одну форму, то другую. Это диалектика. Ничто и никто не остановит этих изменений. Да их и не следует останавливать. Ничто не пребывает в статике, и в одну реку нельзя войти дважды.
– Замолчите, – пробормотала Рин.
– Вы, женщины Запада, – продолжил китаец, не обращая внимания на ее протесты, – совершенно не понимаете диалектику природы.
– Расскажите это жукам, – усмехнулась она.
– Как же богата эта земля! Чрезвычайно богата. Вы имеете представление, скольких моих соотечественников могла бы прокормить эта земля? Нужно лишь сделать небольшие улучшения – расчистить участки леса, построить террасы. Мы в Китае научились изменять землю, чтобы она поддерживала жизнь миллионов.
Рин