же мощная фигура, которую вылепили годы тяжелой физической работы, напомнила ей мраморную статую, и ей было не только приятно смотреть на нее, но она ее еще и смущала. Несколько секунд спустя, когда к ней вернулся дар речи, она сказала: «Пожалуй, я вернусь к себе». С того момента воспоминания о ней долго мешали Рафи заснуть.
За обедом она решалась взглянуть на него лишь мельком. В школьной форме, запинаясь едва не на каждом слове, при первой возможности она встала из-за стола. Он же являл собой образец сдержанности.
Мог бы уехать в Венецию, но остался.
Алессандро услышал звон в ушах, когда они с Рафи вышли из поезда на гравийную насыпь у станции в Барренматте. На высоте двух тысяч метров воздух казался таким разреженным и спокойным, что прямо блестел на свету. Звук разносился иначе, менее резко. Тело, вынужденное экономить запас кислорода, двигалось более плавно, замедленно, августовское солнце стало не таким жарким. Они взяли рюкзаки из единственного багажного купе, поставили рядом с рельсами и присели на свернутую палатку.
В полдень на небе не было ни облачка. Слева на горном уступе располагалась деревня. Из пяти зданий, включая станционное, самым высоким был отель: четыре этажа и чердак. У каждого окошка красовались ставни и ящик с неизменной геранью. Единственная улица вела на холм и возвращалась к станции. Собственно, весь Барренматт и состоял из скал, улицы, домов, железной дороги и лугов. Последние пустовали, потому что коровы ушли еще выше, где нервно позвякивали оловянными и медными колокольчиками. Звон таких колокольчиков слышен издалека, но даже когда коровы рядом, по звучанию создается впечатление, что они где-то далеко-далеко.
Состав проехал еще несколько метров и остановился, чтобы несколько женщин могли осторожно спуститься по наружным ступенькам. Расстояние между этими женщинами и двумя молодыми людьми с альпинистским снаряжением равнялось расстоянию между грузовой и пассажирской станциями, но их мог разделять и океан. И прибыли они на горном поезде, который тащил маленький, но мощный паровозик с усиленными цилиндрами и штоками. Он тянул за собой только два вагона, меньшего размера, чем обычные железнодорожные, оба – из ароматической древесины, которая поскрипывала на каждом повороте. Окна в пассажирских купе были из хрустального стекла, тяжелого, прозрачного и толстого, с едва заметным лиловым отливом, и скалы, которые они видели за окном, выглядели резко и четко, словно под увеличительным стеклом. Пар лениво стелился по земле, а потом исчезал у ног железнодорожного рабочего, который подтягивал гайки, пока дамы спускались из его прекрасно сделанной игрушки.
Если бы такие поезда ходили в Риме, в окружении других творений рук человеческих, их отличия растворились бы в городской суете. В Риме они казались бы больше, но на высоте двух тысяч метров и под открытым небом поезд казался таким же малюткой, как коровы на высокогорных пастбищах, едва различимые на таком расстоянии. И поезд, и маленькие домики будто съежились,