Орфео смотрел на свои карманные часы. Потом закрыл их, подождал, и когда последний из тысячи или около того слушателей, которые пришли на лекцию, уселся в дальнем ряду старинного зала с газовым освещением, откашлялся и поднялся на трибуну.
Орфео оглядел огромную пещеру театра «Барбаросса» и чуть не подался назад от страха и вдруг подступившей тоски. Вид тысячи человек, уставившихся на него, как дети, которые хотят, чтобы их взяли на руки, его напугал. Тоску навеяли воспоминания о родителях: они всю жизнь провели перед зрителями в свете факелов или софитов. Умерли очень давно, и их оставили где-то у дороги в вырытых наспех могилах. Деревянные таблички, отмечающие место, где они упокоились, четырехлетний Орфео увидел из одного из цирковых фургонов, караван которых направлялся туда, где должно было пройти следующее представление.
Орфео не исполнилось и десяти, когда директор цирка, усевшись под яблоней, подозвал его и сказал:
– Орфео, придется тебе нас покинуть. Ты недостаточно уродлив и становишься уж слишком высоким.
– Где похоронены мои родители? – спросил он.
– Не помню. Кажется, где-то в Румынии.
– Где?
– Где-то у дороги.
– Это я знаю. Но где именно?
Директор цирка покачал головой.
– Достаточно далеко от Черного моря, иначе я бы вспомнил.
– Спасибо.
Следующие десять лет он провел с цыганами, торговцами живым товаром, которые использовали его как писца. Когда он уже мог жениться, они оставили его в Триесте, потому что не считали своим. Оттуда он добрался до Рима, где полвека проработал писцом: его взяли в первую же расположенную у вокзала адвокатскую контору, куда он обратился.
Теперь его освещали софиты и факелы, и это казалось справедливым, потому что все в этом мире движется по кругу, а круг означает, что ты должен вернуться в то самое место, где разбилось твое сердце. Орфео всегда верил, что зарабатывал право на возвращение каждой тщательно выписанной буквой, каждой страницей без клякс. И теперь выполнял возложенную на него миссию.
– Мне недостает моего дома в Тронхейме, – начал он удивительно сильным, сочным, вызывающим доверие басом. – Недостает арктических ветров, сдувающих сосульки в пещерах, недостает грохота, с которым они разбиваются о каменный пол, напоминая бомбу, взорвавшуюся в стеклянном городе.
Зрители замерли, ловя каждое слово. Они не знали, что его душа, покуда он зачаровывает их своим сочным басом, раскачивается под цирковую музыку.
– Вы ничего не знаете о соке, – продолжал он. – Вы ничего не знаете о благословенном соке, самом благодатном соке, заполняющим белую, как кость, долину луны.
Его слушатели сидели, чуть наклонившись вперед, их брови сходились у переносицы, они пытались вникнуть в суть того, что он говорит.
– Вы просто выскочки, бабуины. Вы похожи на обезьян на Гибралтарской скале.
Их сердца колотились, они чувствовали, как кровь пульсирует в висках, напрягались всем телом. Он же продолжал, все более расслабляясь,