старинном русском языке, что они просто стояли зачарованные: «Вот пойдете, ребятки, по этой торной тропинке…» Церковь оказалась старой, разрушенной, загаженной. Действительно, за облупившейся белой штукатуркой можно было разглядеть расписанные стены. Точно такую же картину Давид увидел и во время поездки в Александров. Стоя на крыльце одного из храмов Александровской слободы, Давид обратил внимание на отколупнувшуюся, на этот раз красноватую, штукатурку. Отковырнул дальше и увидел чудесную старинную роспись. Но более всего потряс его случай в Суздале, когда они с друзьями зашли в какой-то отдельно стоящий домик на территории Кремля и обнаружили там поломанную изразцовую печь, остатки которой были разбиты и валялись на полу. Давид нашел целый изразец, наверное, семнадцатого или восемнадцатого века, спрятал в сумку и дома, перед тем как повесить на стену, долго отмывал его под краном.
А в Щелыково, на обратном пути из церкви, они заблудились и попали в болота. Такого ужаса до того Давид не испытывал. Полностью потеряв ориентировку, они бросались в разные стороны и всюду натыкались на воду, в которой проглядывали небольшие кочки. Но наступать на них надо было осторожно – многие из них предательски уходили под воду. Проблуждав по болоту часа три, с трудом вышли на сушу.
А как они копали калганный корень, на котором уже в Москве настаивали водочку… Корневище было толстое, узловатое, а на изломе – кирпично-красное, отчего возникало сладковато-жуткое ощущение, что ты рубишь топориком руку какой-то нечистой силы, что тянется к тебе из-под земли. И, черт возьми, что-то богатырское, от Алеши Поповича что-то, было в этом, почти сказочном существе, которое ты сам себе и придумал. Под эти сладкие воспоминания, уже лежа в кровати, Давид и заснул.
На следующее утро, после всех своих утренних ритуалов, Давид отправился в Тель-Авивский музей изобразительных искусств. Когда-то очень давно он подарил музею несколько работ своего деда, известного советского живописца, которые вывез из СССР. А сейчас он вдруг неожиданно испытал потребность снова увидеть подаренные картины, попрощаться с ними. Возможно, даже наверняка, он еще ни раз и ни два приедет в Израиль, но вряд ли найдет время для посещения музея. По правде говоря, он и так в нем был раза два за 30 лет. Конечно, он не помнил, в каком зале висят эти работы, да и находятся ли они вообще на экспозиции. Однако что-то тянуло его посмотреть в последний раз на картины, среди которых он вырос.
Найдя родные полотна (не все, что подарил, но хотя бы несколько), он почти полчаса простоял, вглядываясь в знакомые с детства пейзажи: мраморные статуи парапета в доме отдыха «Архангельское»; одинокую березу, стоявшую на берегу речки; разноцветья московских крыш и любимую – вид из окна их московской квартиры на зеленевший напротив сквер. Давид поймал себя на кощунственной мысли – он тяжелее расставался с картинами, чем со своими внуками. О таком даже никому не скажешь – заклюют…
Через