лука, а раньше делала это с такой легкостью.
Об этом думать ей вовсе не хочется. Сейчас она не готова столкнуться с мыслями о том, что никогда и ничто уже не будет так, как прежде.
Все изменилось еще в тот момент, когда в далеком прошлом Витарр ступил на заледеневшее озеро.
Желая отвлечься от этих мыслей, Ренэйст, стирая тыльной стороной ладони жир от похлебки со своих губ, чуть улыбается, обращаясь к Мойре:
– Похлебка очень вкусна. Напоминает ту, что мы готовим дома.
Помнится, отец и сам любил готовить похожую похлебку дома. Не столь часто, конечно, ведь у конунга полно дел и без готовки, но для них с братьями в детстве отцовская похлебка была подобна празднику. Было что-то особенное в ее вкусе, что-то, что не повторить так просто, да только Ренэйст уже и не скажет, что именно это было. С тех пор как погиб Хэльвард, отец не готовит больше.
– Конечно, напоминает, – кивает Мойра, ложкой соскребая гущу со стенок миски. – В конце концов, в порту Дениз Кенара меня научили ее готовить именно луннорожденные моряки.
От слов ее Ренэйст вздрагивает, словно от удара. Больше не интересна ей похлебка, да и чувство голода, что сжирало ее изнутри во время путешествия по пустыне, исчезает. Протянув руку, дочь конунга хватает за запястье ведунью цепкими пальцами:
– Откуда здесь луннорожденные?
Их народ слыхом не слыхивал ни об Алтын-Куле, ни о Дениз Кенаре. Уж если бы знали, то не плыли бы в такую даль, а держали курс в эти земли для торговли. Даже если они не плодоносны, но ведь кормятся чем-то местные жители. Значит, и для торговли нашлось бы что предложить. Что же за моряки сюда прибывают?
Их разговор прерывает вернувшийся Радомир. Потрепанный, с опухшим от слез красным носом, стоит на пороге, одной рукой придерживая хлипкую дверь, и смотрит хмуро в их сторону. Он взмахивает свободной рукой, и с ладони его под ноги Мойры с громким стуком падает самый обычный камень, плоский и гладкий. Смотрит Мойра на него с тем же удивлением, что и Ренэйст.
– Вот, – шипит Радомир, – я принес твой камень.
Вельва смотрит на него с искренней улыбкой, такой светлой, что та способна затмить собой свет Южной Луны.
– Какой камень, сокол мой? Не припомню, чтобы у меня был какой-то особенный камень.
Лицо Радомира меняется в одно мгновение. Смотрит он на Мойру растерянно, понять не может, а после хмурится гневно, вдохнув. Того гляди, и сам весь загорится от гнева, его сковавшего.
– Как ты…
– Это тебе от голода чудится, соколушка, – перебивает Мойра, в то же мгновение поднеся к губам Ренэйст очередную ложку с похлебкой, – сядь-ка лучше, поешь. Похлебка еще горячая, только-только с огня сняла.
Долгие мгновения прожигает он взглядом рыжую макушку Мойры, после чего смотрит на Ренэйст. Та, пережевывая еду, лишь пожимает плечами едва заметно. Успела понять, что с Мойрой невозможно говорить серьезно, все в шутки да прибаутки переводит. Смирившись, подходит Радомир к котлу, стоящему чуть в стороне от очага, рассматривает его содержимое