ставит обратно на ноги.
Я не могу дать этого преимущества своему сыну, не подвергнув его тысячам опасностей бродячей жизни, – но я могу создать у него ощущение умственного одиночества, которое живет в душе каждого великого человека, – пусть он будет один со своими убеждениями, пусть создает их сам для себя, в соответствии со своим характером, каковой является выражением этих убеждений. Я не стану навязывать сыну никаких стандартов, более того, я стану подвергать сомнению то, что ему сообщают о жизни другие. Неколебимое чувство уверенности в себе – одно из величайших человеческих достоинств, и мы все прекрасно знаем из биографий великих людей, что рождается оно только у тех, кто рассчитывает исключительно на самих себя, – и службу моему сыну сослужит не то, что он услышит от других, а только то, что откроет для себя сам. Я могу лишь одно – отгонять стервятников, которые кружат вокруг, вдувая ему в уши лживые банальности. Лучший друг отрочества – всегда тот, кто учит сомневаться и задавать вопросы; именно таким другом я и стану своему сыну.
Итак, вот пять отличий между миром детства моего будущего сына и миром моего детства.
Первое: он будет менее провинциален, менее патриотичен. Он усвоит, что гражданин мира может принести больше пользы Поданку, штат Индиана, чем принесет Поданку, штат Индиана, гражданин Поданка. Он научится пристрастно вглядываться в американские идеалы, смеяться над теми из них, которые просто абсурдны, презирать те, которые узколобы и ничтожны, и всей душой отдаваться тем, в которые он верит.
Второе: еще не достигнув десяти лет, он уже будет знать все о своем теле, от головы до пяток. Узнать это важнее, чем выучиться читать и писать.
Третье: он как можно реже будет откликаться на всевозможные призывы как со стороны людей, так и со стороны машин. Он научится оценивать любой порыв, и если это порыв толпы – тот, кто линчует негра, и тот, кто рыдает над Поллианной[73], одинаково скудны душой, – он высмеет этот порыв как нечто сугубо недостойное.
Четвертое: он не будет испытывать уважения к старшим, если тех не за что уважать, а к тому, что старшие ему говорят, будет относиться с подозрением. Если он в чем-то с ними не согласен, он будет придерживаться собственных, а не их взглядов не только потому, что может оказаться, что он прав, но и потому, что то, что огонь жжется, нужно узнавать на собственном опыте.
Пятое: он будет серьезно относиться к жизни и всегда помнить, что он один: что нет у него ни наставника, ни вожатого, что он должен сам формировать свои убеждения и стандарты в мире, где нет людей, которые знали бы больше, чем другие.
И тогда, на что я надеюсь от души, он обретет эти пять достоинств: гражданство мира, знания о теле, в котором ему предстоит жить, ненависть к подделкам, подозрительное отношение к авторитетам и одинокое сердце. Пять их противоположностей: патриотизм, скромность, энтузиазм, веру и компанейский дух – я оставляю благочестивым клеркам последнего поколения. Нашим