не были. Чуть ли не целый месяц сын хозяина безропотно выдавал мне все, что я у него просила. Но однажды час расплаты все же настал: видно, «фарда» накопилось столько, что недостачу заметил сам господин Рухи – и Хамиду пришлось меня «сдать». Как именно у них там все выяснилось, мне неведомо, но скандал у себя дома я запомнила очень хорошо! В тот роковой вечер мой папа как раз заглянул в магазинчик Рухи, где приветливый хозяин обычно по-дружески с ним болтал – как с единственным, кто в советском госпитале мог общаться на его родном языке. Но в этот раз господин Рухи выглядел смущенным и расстроенным: через слово извиняясь, он предъявил моему отцу счет, который уже хорошенько перевалил за сотню туманов. И тем вечером вместо ужина родители закатили мне разбор полетов, который им весьма удался. Возможно, именно из-за него с того самого далекого тегеранского 80-го больше ни в одну аферу я никогда в жизни не ввязывалась.
Забегая вперед, в конце того памятного года моя хваленая свобода закончилась. Нет, я так и не пошла в школу: посольская не открылась и в Союз меня не отправили. Но у меня появились новые хлопоты и обязанности.
Под новый 1981-й год, 27-го декабря, на советское посольство снова напали исламисты и отметили годовщину ввода советских войск в Афганистан серьезным погромом. Но если первое нападение наши еще как-то обсуждали, то про это особо не говорили – кроме того, что посольская охрана отбивалась от нападавших из брандспойтов – пожарных шлангов с мощной струей воды. И что у многих теперь на память останутся кусочки «грибоедовской» люстры.
В «антрактах» между эпохальными событиями и погромами «совсотрудники» вели обычную жизнь – работали, отдыхали, общались, любили… Мои родители не были исключением. Через две недели после моего десятилетия, которое случилось в середине месяца Мехр 1359-го года (15 октября 1980-го), у меня появился младший брат. И родители на удивление храбро начали оставлять его со мной на целый день, начиная с трехнедельного возраста, благо питался он не грудным молоком, а модной американской смесью, о которой в Союзе тогда даже не слышали. Моя мама радостно заявляла, что именно поэтому, в отличие от меня, которую она кормила грудью до года, у моего брата нет никаких диатезов и вообще детских болезней.
Мой младший брат казался мне каким-то буржуазно-глянцевым младенцем – во-первых, он почти не плакал и всегда улыбался, а во-вторых, к нему прилагалась масса удивительных вещей. Например, сумка для его ношения, в которой его также можно было ставить на заднее сиденье авто – в Москве тогда ничего подобного себе даже не представляли. Еще у него были одноразовые бумажные подгузники – прообраз памперсов – и пустышка с британским флагом. А в качестве инструкции к брату прилагалась красивая и вкусно пахнущая дорогой полиграфией французская книжка с цветными фотографиями, изображающими все этапы ухода за младенцем – от купания до кормления.