пьём, и за «с лёгким паром», и за девчонок другой «чаёк» поднимаем, разговоры всякие разговариваем, ну и немножко, совсем немножко обнимаемся, особенно я, столько пережил.
После особого «чая» хотел даже пойти с иродом разобраться, по-мужски разобраться. Морду ему, что ли, набить. Да вовремя опомнился, воспоминания слишком свежи после общения с ним, больно свежи.
Так свежи, что опять нахлынули. Оглянулся.
– Виктор, а он на меня смотрит!
Тихонько говорю, чтоб другие не слышали мои опасения.
Виктор тоже тихонько отвечает. Молодец, поддерживает мою конспирацию.
– Да не смотрит он на тебя, нужен ты ему. Он уже насмотрелся, видно, не понравилось.
Хихикнул зачем-то? Всё же серьёзно, а он хихикнул?
– Нет, точно на меня, гляди – лапой землю скрести начал, прям роет, к разбегу готовится!
– Да ладно, внимания не обращай, он на всех смотрит. Что тебе, смотреть больше некуда?
И то правда, есть куда и на кого смотреть и очень даже приятно смотреть и чего это я разволновался.
Половинка моя мурлычет рядом, получаю от этого истинное наслаждение, страхи мои на задний план потихоньку уходят, на передний не пущу, хватит с меня приключений, и так адреналин чуть из ушей не заплескался. И вообще этой темы не касаюсь, да никто особо и не спрашивает, не знают они, что я пережил, не видели, один я там был, ирода не считаю, не проговорится, не умеет, слава богу, а то точно поведал бы про весь мой позор пережитый. Половинка моя интересуется, конечно, я ей не чужой вроде. Пришлось пообещать потом рассказать. Ну уж рассказывать буду исключительно про геройство со своей стороны, а как же иначе. Кто же про позор свой расскажет? Конечно, никто.
Кума вот только норовит всё узнать, по какой такой причине я так долго в баньке был, говорит, зайти хотела, помочь в чём. Да всё со смехом, вот ведь неймётся ей. Виктор тоже смеётся, хитро так смеётся, но с пониманием. А кума не унимается.
– Чего это ты кричал, зацепился чем?
– Ничем я не зацепился, нечем мне цепляться.
– Что, совсем нечем?
Вот это опростоволосился я, подвоха не почуял, ляпнул, не подумавши, что она так повернуть может. С кумой же надо ухо востро держать. Поперхнулся даже, тем, чем «чаёк» закусывал. Чувствую, что краской заливаюсь, поверх банной ещё краснее становлюсь.
Опять в своё оправдание мямлить начал, мол, дверь заела, открыть не мог, разбухла, видно, от пару.
На Виктора покосился, зря косился. Не помог, не поддержал. Да он с ними уже и не слушают меня, не могут, да и как им мочь, когда такой хохот закатили. Виктор опять икать начал, смех у него такой, по-простому почему-то не может, а так, вперемежку только. Разволновался, видно, переживает за меня, хоть и не поддержал моё оправдание.
Даже сорока, до этого яблоко, высоко сидя на ветке, клевавшая, застрекотала, со смешком, похоже, стреканула зараза, с издёвкой, и с недовольным шумом вспорхнула.
Были б крылья, я бы тоже вспорхнул от стыда.
Успокоились, почти в норму