набухших от напряжения сосудов, он с такой силой сжимал кулаки, что было слышно, как хрустят его суставы.
Все тем временем молча наблюдали эту сцену, профессор Грених безучастно смотрел в окно, точно так же поступал латышский чиновник, Стрельцова скрипела зубами, но не решалась встрять – ей хватило удара по лицу. Да и побаивалась она Агранова, хоть и петушилась. Месхишвили обвел вагон полными ненависти глазами, потом опять посмотрел на листающего его паспорт и партийный билет уполномоченного. И вот его глаза потемнели совершенно по-особенному, как у тигра при виде куска мяса, – сейчас схватится с ним в драке! Сейчас вцепится прямо в горло.
Но нет… Того, что произошло дальше, Феликс предугадать не смог.
– Это все из-за нее! – вскочил Месхишвили, вдруг выпростав палец на жену. – Я здесь совершенно ни при чем! Ни при чем! Это полностью ее инициатива. Ее!
– О, что ты такое говоришь?! – ошеломленно воскликнула Лидия, воздев к мужу руки. – Что на тебя такое нашло, Даня?
Феликс сместил фокус внимания на грузинку и стал жадно наблюдать, как меняется ее лицо, как вокруг рта появляются складки, расцветают морщинки в уголках заблестевших слезами глаз. Наверное, уж словесный удар супруга пришелся в цель, раз так она побледнела и подурнела разом. Феликсу никогда не приходилось видеть, как лжет женщина, как она выворачивается, хватается за слова, взывает к чувствам. Нет, конечно, он такое видел, но как-то издалека. Хотелось расщепить на атомы ее эмоции, и он слушал, весь превратившись в слух, смотрел, пожирая глазами, впитывая все крупицы ее сущности, которая, как электрический прибор, заискрилась вдруг током, или скорее напряглась, как то морское животное, которое выпускает чернила, чтобы спастись или спугнуть противника.
– Говорю, что должен был сказат уже давно! Ты лгуния. Ты предала наш род, меня, нашего сина! Из-за тибя мы оказались в этом вагоне! А я-то думал, зачэм било за неделю до Нового года так спешит к матери. Ти билэт обронила? Ти ходила туда? Ти обронила? Ти? Ну, отвечай!
Он набросился было на нее с кулаками, Лида сжалась, закрываясь от него локтями, но в самую последнюю секунду он овладел собой, с рычанием отпрянул. Нервные пальцы его сжимались и разжимались, из приоткрытого рта вырывались приглушенные хрипы.
– Думаешь, я ничего не знал! – наконец сорвалось отчаянное с его губ.
– Думаешь, я ничего не знала! – бесстрашно, но с бесконечной болью смотрела она в ответ. – Теперь мне все ясно! Вот через кого ты все это время действовал. О, неужели грузинская оппозиция работала через этого гнусного человека, через этого австро-венгерского шпиона?
– Замолчи, жэнщина, ти не понимаешь, что говоришь.
– Ты втянул нас в это, жалкий ты человек. И братья твои с дядьями – жалкие. Наверное, это ты и обронил билет, а теперь пытаешься свалить все на меня… на жену свою, на мать ребенка своего. О, что будет с нашим маленьким Бесо?!
– Но ти!.. Ти же… убийца, ти же убиваешь своих пациентов, – бросил Месхишвили, в тоне проскочила жалостливая нотка, будто он на мгновение пожалел о минуте слабости и, быть может, захотел