и серые глаза, внимательные и грустные, на щеках – ветви морщин, вплетающихся в старые шрамы. Некогда горские князья нанесли Йокиму обиду, настолько тяжёлую, что она выпила его без остатка. Обида иссушила его сердце и заставила предложить свой меч Ярхо – оттого и говорили, что зуб у него на князей не простой, а по-волчьи острый. Йоким не был жесток, но сейчас, спустя годы службы, сам напоминал камень: хладнокровный, исполнительный человек.
– Предводитель! – повторил он, хотя Ярхо уже обернулся.
В руках Йокима трепыхался мальчишка лет восьми или девяти. Светловолосый, с расквашенным носом и лягушачьим ртом, с чёрными провалами зрачков. Увидев Ярхо, мальчишка задёргался сильнее, и Йоким перехватил его. Теснее сжал горло, тряхнул за загривок.
– Прятался в погребе, – объяснил Йоким, подходя к предводителю. Мальчик едва дышал в хватке его мозолистых ладоней.
Если Ярхо решил вырезать всех мужчин в деревне, то ему следовало довести дело до конца: пройдёт несколько лет, и ребёнок вырастет в юношу, видевшего гибель своего рода.
Мальчишка всхлипнул. Из его расквашенного носа текли кровь и слизь, конопатые щёки были красными от мороза и мокрыми от слёз. Йоким дёрнул его за ворот рубахи, и ткань треснула. Треснул и надломившийся забор, с которого взмыли птицы: чёрные вороны, а вместе с ними – сова. Пенно-сизая, как бельмо, затуманившее зрачок. Казалось, Ярхо следил за птицей больше, чем за пленником, брошенным ему под ноги. Сова летела плохо, неуверенно, у самой земли. Она сделала полукруг над подворьем и сверкнула глазами, белыми, как молоко.
Ярхо никогда не видел у сов таких глаз.
Мальчишка вскинул лицо, оттягивая несоразмерно длинные рукава неподпоясанной рубашонки.
– Ну же. – Он плакал так, что плечи ходили ходуном. – Батьку убил, дядьку убил и меня убивай. Убива-ай, – пальцами зарылся в снег, – и меня-я.
«До Матерь-горы – дня два дороги. Не далековато ли для тебя, жена Сармата?»
Ярхо с трудом отвёл взгляд от совы, скользящей на январском ветру, и посмотрел на мальчишку. Тот сгорбился, уткнувшись подбородком в колени, – спина дрожала. Сквозь одежду проступали очертания позвоночника. На волосы опускался снег, и пряди слипались, становясь ржаными.
На руках Ярхо было много детской крови. Одним ребёнком больше, одним – меньше, всё равно уже ничего не исправить. Но сегодня он хотел подавить едва вспыхнувший мятеж, а не вырезать деревню под корень.
– Мелкий ещё, – обронил гулко. – Пускай растёт.
Голос Ярхо вспугнул сову. Она стрелой взвилась в небо, будто позабыла, что недавно осторожно льнула к земле. Хлопанье её крыльев смешалось с эхом чужих завываний. Сову закружили снежные вихри, тянущиеся над лесом; мгновение – и она исчезла из виду.
Как же так, жена Сармата? Только муж из палат, а ты – в птичье тело. И ладно бы следила за кем-нибудь другим, так выбрала Ярхо и его рать. Здесь тебе не свадебные обряды и не песни, только ржание коней, человеческие стоны и звуки разверзнувшихся ран.
– Довольно, –