У него была ванна. Он уставился в зеркало, загнанный, усталый, непонимающий, запутавшийся в том, на что надеяться и в том, что необходимо делать.
Неожиданно он с размаху ударил себя кулаком по щеке. Светлые стены ванной отразили тень этого удара. Николай был ошеломлен. И в тоже время он почувствовал себя успокоенным. Быть может это тоже средство. Он размахнулся и ударил себя еще, в щеку, затем в подбородок. Он бил сильно. Мелькнула мысль о том, что он может оставить себе синяки. Что о нем подумают? Но разве могут они подумать что-то хуже, чем думают сейчас. А ему легче. Николай с воодушевлением продолжил хлестать себя по лицу. Не будет никаких синяков. Но эти удары отрезвляют, приводят в чувство. Да, они отрезвляли, словно глоток пива на утро после пьянки, они освобождали от боли, сами причиняя боль. Гонка по кругу. Так бывает, когда делаешь неверный выбор, когда мало сил, когда мысли ложатся тяжким грузом на твои поникшие плечи. Когда хочется разрушать, разрушать самого себя, не понимая, что у тебя все еще есть силы остановить надвигающуюся беду. Николаю в эту ночь спалось легче, чем в предыдущую, шаг на канате над башнями близнецами. Опасное увлечение, где так легко оступиться. И возможно ты оступился, уже сделав первый шаг.
4. Паша[28]
– Я все-таки думаю об этом крайне отрицательно, – Паша кипятился, Паша бурлил. – Как о сюрреалистическом кинематографе, как об «Андалузском псе». Я не согласен с ними, но вот так вот, все же нельзя.
– Но они же националисты, ты же не поддерживаешь националистов? – обратился к нему Дима
– Однозначно нет, но в мире, в котором я хочу жить, каждый должен иметь право высказаться.
– Но одно дело высказываться, другое заявлять, что нужно взорвать центризберком и что нужно устроить революцию, да и революцию в честь чего – в честь столетия октябрьской революции? – мрачно обратился к Паше второй его собеседник Саша. – Это мне кажется в корне неправильно.
– А ты чего хотел? Счастья и поцелуев под летящим коктейлем-молотова? – Включился вновь Дима, Паша отвечал:
– Но разве ты не понимаешь откуда берется все это неправильное, оно берется из того, что сверху давит одна сплошная несправедливость, несправедливость искажает черты всего с чем соприкасается и так от одной несправедливости люди переходят к другой несправедливости. Но я верю, что чем сильнее они сжимают кулак, то больше теряют.
– Но разве возможно сосуществование политики и справедливости, политики и морали?
– Извини, но тогда, о чем мы, черт возьми, вообще говорим? Мы говорим о том, чтобы все изменилось, чтобы людям дали устраивать свою жизнь без постоянного мелочного диктата, чтобы несправедливость не давила сверху, словно тяжелый пресс, подминая под себя все на своем пути! В нашей жизни все было устроено так, на протяжении почти всего времени и конца и краю этому не видно. Если мы начнем дробиться, говорить, да – они тоже против несправедливости, но хорошо, что их садят в тюрьмы, потому что они неправильные,