еще не спал, ко всему прислушивался, приглядывался, даже во тьме женскую фигуру, возникшую в дверях, он сразу же увидел. А голос Марии припомнился тоже сразу. Он вышел за порог ночлежки. Мария, увлекая Бориса под навес сарая, шептала:
– Чего расскажу-то… Не осуди меня, Борь!
– Узнала-то как, что я тут?
– Может, кто другой, когда ты шёл по двору, и не узнал бы тебя, а я с детства, ведь, Борь, глядела в твои глаза. Ведь я бывало…
– Чего нам, Маша, теперь-то старое вспоминать… – не без волнения проговорил Борис, желая скорее закончить свидание с чужемужней.
– Тут и старое, и нонешнее, – шептала Мария, схватив Бориса за рукав, заметив, что он уйти хочет, – послушай, Борь!
И рассказала, как ей пришлось стать женой вдовца.
– Это всё старое, а вот новое: Пётр побег в полицию, пускай уходят из ночлежки беспаспортные, беглые там с каторги аль ещё какие, до кого у полиции интерес. С рассветом жди сюда полицию… А ты давно ли в Царицыне? Чего бы тебе не прислать за мной Димитревну? Может, мы её увезем на Кубань аль в Задонье? Деньги у Петра я знаю, где лежат. И у свёкора все тыщи прихвачу с собой, а?
– Вон оно что! За предупреждение, Маша, спасибо. Чужие деньги мне не нужны. Иди в дом. Дрожишь вся! – и, зная, что обманывает Марию, пообещал позвать её при удобном случае. – Но ты ни гу-гу на улице, что я беглый солдат. Тебе я не страшась говорю. Небось старое мое добро помнишь. А если полиция меня схватит, в кандалах погонят аж в Сибирь. Иди!
Мария вышла из-под навеса сарая не спеша, без охоты вернуться в дом. Тяжело как-то шла через двор, до крыльца. В сенях она остановилась, прижала руки к груди, поглядывая через открытую настежь дверь, как льёт дождь, слушая, как он хлещет по стеклу окошка и ручейками журчит через весь покатый к воротам двор.
Когда Борис снова прилег на пол и оперся на локоть, чтобы видеть двор, уже чуть светало. Видно было лишь серо-синюю пустоту в раскрытых настежь дверях. Со двора веяло последождевой прохладой. А еще десять минут – и в рассвете стало видно по всему двору. Вот торопливо, с оглядкой на ночлежку прошел Петр. Он выругался громко, попав ногой на середине двора в яму, вырытую боровом и заполненную теперь дождевой водой. Очищая грязь с лаковых сапог, оставляя на железной скобе у порога комки глины, он все еще матерился.
Борис понял, что Маша не обманула.
– Друзья! – воскликнул Борис, закрыв двери ночлежки, чтобы Петр не слышал. – Милые други, скитальцы на русской земле, айда отсюда! Если нет паспортов. У меня хоть и есть паспорт, но я не охотник на свидания с полицией! Я пошел! – и нечаянно наступив на деревянную костромскую чашечку с золотым ободком по краям, раздавил ее. Оттолкнул ногой.
Он не пошел к калитке, а перебросил свой зеленый сундучок через забор. Перемахнул и сам. Вслед за ним еще трое.
Во дворе появилась полиция.
В ночлежке околоточный надзиратель кричал на Ивана:
– Лапоть! Живей давай паспорт!
Иван никак не мог выдернуть нитку, которой он пришил свой паспорт.
Стволом револьвера околоточный ткнул