ей удавалось лечить мягко и обходительно. Папа работал в местной администрации, и, как многие в девяностые, он верил, что демократия в нашей стране возможна. Мне изо дня в день повторяли: «Нас все знают. Прежде чем что-то сделать, подумай, что скажут о нас люди», «Так не поступают, люди не поймут», «Не испорть себе репутацию! Как потом людям в глаза смотреть будешь?»
Абстрактные «люди» очень быстро стали незримым, но вполне реальным членом нашей семьи и сложно искоренимой частью моего сознания. Мне навязали правила игры, и я согласилась играть по ним. Я верила своим маме и папе, верила, что это – незыблемая часть жизни; фундамент, без которого не будет её самой.
Но радость жизни, бурлящая во мне как газировка, однажды вырвалась наружу, сломала рамки…
На перемене было очень весело, громко и суматошно. Не помню, кто завизжал – действительно я или другие девчонки из класса. И вдруг всё тело замерло.
Слишком.
Громкий.
Крик.
В дневнике появилась неприятная красная запись: «Визжала на перемене».
Домой я возвращалась в не очень радужном настроении. Думала, как придётся объяснять маме эту позорную запись, какие доводы приводить. Подойдя к дому, я немного повеселела: аргументы в свою защиту казались логичными. «Во-первых, это была не я. Во-вторых, даже если я, ну кто хотя бы раз не визжал на перемене? В-третьих, это очень весело. Мы не делали ничего плохого, ведь девчачий визг мешает, но страшного ничего от него не случается, правда?»
Через час после меня домой пришла мама.
«Она знает. Она всё знает».
По её лицу я поняла, что она уже в курсе. Перечислить свои аргументы я не успела. Поджав губы, мама сказала, что ей было очень неприятно. Кто-то из взрослых успел заглянуть к ней на работу с трагическим известием о том, что её дочь вела себя вызывающе. Ей пришлось оправдываться, краснеть. «Впредь это недопустимо. Надо всегда думать, как твоё поведение отразится на близких. Нельзя быть такой эгоисткой!»
Тогда меня поразили не столько мамины слова, сколько неотвратимость осуждения взрослых. Ведь кто-то не поленился зайти и обсудить с ней эту новость! Наверное, даже получил удовольствие, принеся плохую весть. В тот момент я сделала два вывода, которые впоследствии сильно повлияли на мою жизнь и на моё здоровье.
Первое: я в осаде, мой голос ничего не значит и никто не станет разбираться, как было на самом деле.
«Они знают. Они уже всё знают».
Второе: мне семь лет и никто не позволит мне вырваться из этой осады. Впереди как минимум десять лет жизни в этом посёлке, а значит, надо срочно научиться делать то, что хочется, не нарушая рамок. Для них главное – форма, а вот наполнение – вторично.
Моё нутро протестовало, но училась я быстро. Через несколько лет я чётко знала, кто любит чесать языком, а кто нет. Кто может позвонить родителям, увидев меня из окна в компании далеко не только