дорисовать ей линию жизни. Она так улыбнулась, что вся нежность во мне вспенилась и брызнула через поры.
– Судьбу не обманешь, – сказала она игристо, – давай радоваться друг другу!
Но радовались мы недолго. Я перестал рисовать. Мне говорили: «Ты талантлив, молод, востребован! Не ломай себя ради бабы!» Она мешала. Мешала требования внимания, требованиями любви. Мешала своим существованием. Я злился. Злился и отталкивал ее. И решил, что искусство важнее и навсегда. Оставил измазанную палитру, несколько измятых тюбиков, ее портрет, подправил линии на ладонях и ушел.
И больше никогда не любил.
Заказы сыпались один за другим, я выставлялся в Европе, США, Японии. За этой цветной мишурой я даже забывал дорисовывать себе линии. На всех картинах я рисовал ладони. Это было моей фишкой. Ладони с очень длинными линиями жизни. Этого было достаточно.
Однажды я оказался в родном городе. Я шел и продумывал новую картину.
Вдруг, будто погасили свет. День померк и только картина у бачка на помойке светили. Это был ее портрет. Моей кисти.
«Настоящее признание, мои картины даже на помойке выставляют», – с горечью подумал я. Но не это было главное.
Ее лицо было таким настоящим, таким близким и дорогим… Я вспомнил всё, что с нами было. Она смотрела на меня, а я сквозь слёзы смотрел на ее ладони – короткие линии жизни.
Я перевел взгляд на свои руки – короткие линии жизни. Как они совпадают. Как они совпадали…
«Я и не жил больше, с тех пор, как мы расстались», – понял я.
Хотел взять портрет, но передумал.
С усилием отвернулся, включил день. Достал ручку, исправил линии на ладонях и пошел дописывать свою жизнь.
Бухгалтерия жизни
Святослав стоял в сером новом костюме на куче кутюлей и смотрел на проплывающие в небе облака, похожие на людей.
«Интересно, что в тюках?» – подумал Святослав.
В них был упакован всякий хлам: норковые шубы, шёлковые отрезы, такие костюмы, как у него, серебристые Мерседесы и плазменные панели, вещающие о мировом кризисе, курсе доллара, стабильности евро, всё это перемежалось кадрами потоков купюр и цветными диаграммами.
Святослав почесал нос, порылся в карманах, вытащил крышку люка, бросил на тюки… Прячущиеся в карманах монтировка, лопаточка для переворачивания блинов, гаечный ключ полетели следом.
Вдруг Святослав заметил, что на плече у него приютилась соломинка. Аккуратно, двумя пальцами он снял её с ткани и отпустил. Когда соломинка опустилась на поверхность кутюлей, раздались позывные «Дома 2 +2 умножить на 4», протяжный вопль, сопровождаемый хрустом, – звук этот исходил откуда-то снизу.
Святослав стал спускаться.
Ниже тюков сидела бочкообразная бабка Клавдия, за кружкой чая рассказывающая соседке о том, что у неё очень маленькая пенсия, и о зяте, у которого воняют ноги, который козёл, совершенно неумный, потому что ничего не понимает в «Доме-2» и не ждёт «Дома-3», и у которого, судя по всему, очень маленький