молчишь?
– Не нуди.
– Ну правда, все время льет, постоянно льет.
– А то, что дело, думаю, не твое…
Он, в общем, закрытый парень, сколько я зависаю с
ним. Не любит больших компаний, никакой никогда тусни.
И даже вдвоем замыкается, как полезешь немного
вглубь – сразу становится
необычайно груб. Но при этом отходчивый – посидел,
помолчал, выбросил сигарету, прямо под ноги, на причал,
сфокусировал взгляд поодаль, на корабле,
и говорит:
– Настроение на нуле.
– А почему?
– Не знаю. Штормит меня. Наверное, три, а то и четыре
дня.
– У вас, столиц, вообще тяжелая жизнь…
– Вот только ты с сочувствием отвяжись.
– Ну держал бы, не знаю, как-то себя в руках.
– А я и держу. Не видишь? Держу пока.
– Это вот? – я кивнул на сереющий небосклон, – Это
держишь?
– Держу-держу, – ухмыльнулся он. – Последний раз, как
я не сдержал депрессию, описан в «Медном Всадни —
ке». Было весело. Это стоит неэпического труда…
И я полюбил смотреть, как течет вода. Люблю стоять
под дождем, чтоб текло за шиворот, – это лучше бухла и
всякого там ширева, люблю, как ливень шумит, а потом
стихает, люблю, как все вокруг говорят стихами, как
капля бьется на две, касаясь травы… Смотрю – и ощущаю
себя живым…
Тут он понял, что выражается поэтично и сбил эффект:
– Врубаешься? – апатично.
– Д-да. Вроде да. И ты так четыре дня?
– Четвертый век. А впрочем, одна фигня. Ты все, докурил?
– Де-ю’ре или по факту?
– Ты к мусорке что ли?
– Ну да. Неудобно как-то…
– Чего тебе неудобно? Я разрешил.
– А может, я воспитанный.
– Не шурши.
Он тоже встал, задернул пальто на’туго.
Вышло солнце.
И началась радуга.
Допустим, девушку с черными волосами и родинкой
зовут Катя. Да так и есть, вроде бы.
Вот Катерина сидит и думает: «Как я перед ним разденусь?»
Кажется, в чем тут сложность?
Просто Катя – она феникс.
Ну, обычная девушка, ходит в платье, сажает пятна
на локти и на подол…
А как разденется – все понятно.
Нормальный такой феникс. Прикоснешься и обожжет.
И Катя все время думает:
«Ой, не выпить бы лишний шот!»,
и «Что ему можно позволить?
Нет! А вдруг он сейчас поймёт?!»,
«Я буду, обязательно буду лёд».
Он кинет ей лёд.
Катерина возьмет бокал.
Куда-то пойдет,
услышит «Я в душ пока».
Застынет с бретелькой в пальцах,
уже раздевшись почти на треть,
– и станет думать,
расправив крылья,
зажигая столбы пыли:
остаться – или гореть.
Воскресает Рыжая в пять утра.
Тянет руки, переплетая пальцы.
Рыжая