скучаю по ней – леший бы ее побрал! Скучаю. Не уверен, что готов ради общения с ней снова запереть себя в клетке, но кое-какие варианты следует рассмотреть. Лесс мне нужна. Я знаю, что скоро ее увижу. Потому что я тоже ей нужен.
Изучаю себя в зеркале во влажных разводах. Чувствую: что-то выпрямляется во мне, выкристаллизовывается. Илистое дно под ногами постепенно начинает проявлять свойства напольной плитки.
Иду в свою спальню – свою! спальню! – переодеваюсь, долго и придирчиво выбирая каждый предмет одежды. Чистые джинсы… Майка еще с магазинной биркой… Нахожу в шуфлядке рабочего стола пачку сигарет с зажигалкой внутри. Хватаю по пути телефонную трубку с базы и выхожу на балкон.
Птицы не поют – вопят. Солнце светит так, что мне приходится жмуриться. Протягиваю под носом сигарету, словно первоклассную кубинскую сигару, вдыхаю забытый аромат. Прикуриваю ее, заслоняя ладонью от легкого, уже теплого, ветра. Глубоко вдыхаю и медленно выдыхаю сигаретный дым.
Я семь месяцев не общался с людьми – если не считать пары фраз, сказанных водителю минивэна. Кому позвонить первому? Раздумываю всего секунду и набираю номер Вериного отца.
Через два часа я подъезжаю на джипе к его новому дому. Дверь распахивается, едва поднимаюсь на крыльцо. Дядя Юра замирает на пороге. Краем глаза улавливаю, что одет он как обычно: черная водолазка и джинсы, – что волосы у него подстрижены совсем коротко, и он похудел. Но внимание приковывают глаза, их прозрачная ледяная пустота, перед которой пасовали даже дворовые псы.
Дядя Юра никогда не удивляется. Он знает, что возможно все. И при этом будто не верит, черед перед ним стою я.
Подходит ко мне, чуть покачиваясь, не отрывая взгляда. Облизывает сухие губы. Кладет руки мне на плечи. Сжимает пальцы, словно хочет убедиться, что я из плоти и крови. А затем рывком притягивает меня к себе. Дядя Юра не кажется крепким, но от такого захвата у меня на секунду перехватывает дыхание. Я б и обнял его в ответ, да только зажат его объятием, как тисками.
Кажется, я слышу всхлип. И от этого что-то вдруг надрывается во мне, словно струна лопается, но я все еще внутренностями ощущаю, как она звенит.
Когда дядя Юра размыкает объятья, мы уже оба в норме.
Его глаза сухие. Я улыбаюсь.
Он крепко сжимает мое плечо ладонью, по второму похлопывает.
– Долго же ты…
А я смотрю и думаю: вряд ли так бы меня встретил родной отец.
В доме он не сразу закуривает. Сначала сажает меня на потрепанный диван и, обрабатывая мне царапины и раны, рассказывает новости. Новости в моем понимании, конечно, потому что некоторым из них уже больше полугода.
Тон сухой, жесткий, и без разницы, что там на душе у Главного Охотника. Это звук надтреснутого льда… Сейчас он, будто дополнительный балласт, который держит меня поближе к земле, к реальности. Потому что привычка находиться в клетке дает о себе знать, ее так просто не вытравить.
Иногда он вворачивает такие слова, что образы мгновенно встают перед глазами. Я