расположении духа, уверял, что в жизни есть всего четыре восхитительных и полезных вещи, а именно: срати горячим, пити холодное, стояти твёрдо и глотати мягкое. Некоторые поносили его за то, что он якшался с грязными шлюхами. Сие есть враньё возмутительное, ибо все его девицы, на одной из которых он женился, вышли из хороших семей и жизнь вели благородную. Расточительности да мелочности король не прилежал, он прибирал к рукам только крупное, и проклинают его те скряжники, коим после него не осталось ни крошки. Однако истинные правдоискатели знают, что сей король в частной жизни был очень неплохим и даже весьма приятным человеком, и прежде чем отрубить голову другу или покарать того, кого он помиловал, тем надлежало его до крайности разгневить, и месть его всегда была справедливой. Единственно в нашем друге Вервиле обманулся сей достойный государь, но один раз – это один раз, и виноват в том скорее кум Тристан{43}, чем король. Вот что поведал о короле Вервиль, и я подозреваю, что он просто хотел посмеяться. Излагаю его рассказ для тех, кто не знает творения моего прекрасного земляка, причём даю только суть, опуская подробности, известные людям сведущим.
«Людовик Одиннадцатый отдал аббатство Тюрпеней (упомянутое в „Красавице Империи“) одному дворянину, который, прибрав к рукам доходы аббатства, велел величать себя господином де Тюрпенеем. Случилось так, что, когда король был в Плесси-ле-Тур{44}, настоящий аббат, который был монахом, предстал перед королём и обратился к нему с жалобой, доказывая, что, следуя всем канонам, уставам и монастырским порядкам, он является главой аббатства, а захватчик оного вопреки всему притесняет его и уверяет, будто аббатство досталось ему по приказанию Его Величества. Покивав головою, король обещался удовлетворить сие ходатайство. Монах, настырный, как все увенчанные тонзурой божьи твари, раз за разом являлся к окончанию королевской трапезы, так что королю осточертела слащавая монастырская водица, он призвал своего кума Тристана и сказал:
– Куманёк, здесь один тюрпенеец меня донимает, убери его с лица земли.
Тристану было всё едино – что монах, что не монах, он подошёл к дворянину, которого весь двор называл господином де Тюрпенеем, увлёк его в сторонку и дал понять, что король желает его смерти. Несчастный начал было умолять и рогатиться, рогатиться и умолять, но всё напрасно, слушать его никто не слушал, а вместо того его столь бережно стиснули между головой и плечами, что он задохнулся. Часа через три кум доложил королю, что с тюрпенейцем покончено. Ровно через пять дней, то бишь в положенный душам срок для возвращения, монах опять явился во дворец, и король, завидев его, пришёл в крайнее изумление, подозвал Тристана, который крутился, как обычно, поблизости, и шепнул ему на ухо:
– Ты не сделал того, что я приказывал.
– Простите, сир, но я всё исполнил. Тюрпенеец мёртв.
– Так я имел в виду этого монаха.
– А я думал, того дворянина!
– Как? И он мёртв?
– Да,