дело?
Никос приехал в девять; я уже позавтракала и стояла у окна, приноравливаясь к пестрому миру за стеклом. В этой стране грешно чувствовать себя иностранкой: ее культура создала и наш мир тоже, мысли и образы Древней Греции пронизывают сегодняшний день. Меня ждал Акрополь, архаические улыбки кариатид, мраморные плиты, к которым можно прикоснуться рукой, пробуждая генетическую память – что это, если не счастье? А когда при этом рядом с тобой такой обаятельный спутник и, похоже, ты ему нравишься? Вина не надо – душа и без того парит, как птаха в поднебесье.
Оставив машину на одной из тихих улочек – такие, наверное, есть в каждом городе – мы вышли наконец к истертым ступеням. Парфенон, нежно-кремовый в эти утренние часы, четко рисовался на плоской, как стол, вершине скалы, неожиданно взметнувшейся к небу в самом центре города, в сердце Педиэи – великой Равнины Аттики. Никос начал что-то объяснять, я вежливо кивала. Что он мог рассказать мне об Акрополе, где я, кажется, знала каждый камень? Сейчас слева от Священных ворот руины квадриги Марка Випсания Агриппы, справа – маленький храм Ники Аптерос – Бескрылой Победы (середина пятого века, ионический ордер, архитектор Калликрат). А потом Пропилеи, парадные ворота Акрополя (сочетание дорического и ионического ордеров, архитектор Мнесикл).
Мы медленно поднимались в гору, и вот он на самом деле совсем рядом – маленький изящный открытый храм богини Победы, и можно прикоснуться к шероховатому камню. Я закрыла глаза и ощутила кончиками пальцев острое ребро и длинный плавный изгиб каннелюры – так слепой узнает дорогое лицо. Я и была незрячей, чудо откровения являлось здесь и сейчас, и моя дрожащая от восторга душа скользнула между прутьями решетки и растаяла на золотистых теплых плитах. Я была пилигримом, достигшим обетованной земли и замершим на границе света.
Немецкая речь ворвалась в тишину, Никос протянул мне руку и повел прочь от подходившей тургруппы. Пройдя сквозь ряды колонн Пропилеев, мы оказались на площади Акрополя; впереди справа уходила в синеву громада Парфенона, и ноги сами понесли меня туда. Стройные десятиметровые колонны, несущие мощный антаблемент и сохранившиеся фрагменты фронтона, производили обманчивое впечатление: я знала, что на самом деле их едва можно обхватить вчетвером. Изуродованный периптер ограбленного и разрушенного храма был все же божественно прекрасен. Никос повернулся ко мне и зло проговорил:
– Английская работа. Они набросились на него, как волки на оленя.
Он говорил о храме, как о живом существе, и в этом была особая боль: греки давно и, кажется, вполне безнадежно бьются за возвращение украденных сокровищ – британцы, как водится, хранят ледяное молчание. Это на самом деле ужасно: парфенонские горельефы и скульптуру можно встретить и в Британском музее, и в Лувре, но в Греции их почти нет. Правды ради, я все же уточнила:
– Молотками работали еще венецианцы в семнадцатом веке – тоже были ценителями прекрасного и поклонялись античности.
– Они были